Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Музыка финала представляет собой еще одну народную песню, превращенную в благодарственный гимн, сопровождающий свадебную процессию царевича Ивана и Царевны. Каменные витязи оживают и медленно выстраиваются в ряд с царевнами. Ряд за рядом сцену постепенно заполняют бояре. Иван и его невеста, коронованные, со скипетрами поворачиваются кругом, демонстрируя свои длинные расшитые шлейфы, и торжественно выступают вперед, чтобы занять почетное место в центре толпы. Сверкающая Жар-птица пролетает мимо и благословляет их. Под торжественную мелодию, напоминающую звон колоколов, балет подходит к счастливому финалу. С какой же гордостью, должно быть, Фокин, танцор, балетмейстер и первооткрыватель, появился на сцене рядом со своей женой и всей труппой перед лицом парижских зрителей, стоя приветствовавших его балет и музыку Стравинского! А Карсавина — какой триумф выпал на ее долю в первой большой роли, поставленной для нее Фокиным!

Сидевший в ложе Дягилева Стравинский познакомился со всеми знаменитостями, хозяйками салонов и балетоманами Парижа. В этот и последующие вечера его представили Прусту, Жану Жироду, Полю Морану, Сен-Джону Персу, Полю Клоделю и Саре Бернар. «В конце представления меня пригласили на сцену, чтобы выйти на поклон, вызывали несколько раз. Я был на сцене, когда в последний раз опустили занавес, и увидел, как ко мне подходит Дягилев с темноволосым высоколобым мужчиной, которого представил мне как Клода Дебюсси. Великий композитор доброжелательно отозвался о музыке и закончил беседу приглашением пообедать с ним».

Восток снова был в моде, как и почти столетие назад, во времена раннего Виктора Гюго. Следовавший за «Жар-птицей» дивертисмент был последней новинкой сезона и носил такое же название, как и вторая книга поэм Гюго «Les Orientales»[161]. В нем выступили Гельцер и Волинин, а у Нижинского было два номера. Первый, «Кобольд», исполнялся под одноименное фортепьянное произведение Грига, оркестрованное Стравинским*[162]. Для этого танца Нижинский был облачен в зеленовато-синее сплошное трико, усыпанное блестками, ими было покрыто даже его лицо. Он предстал шаловливым гоблином. Все, что осталось от этой постановки, — это три фотографии, хранящиеся в Музее и Библиотеке исполнительских искусств в Нью-Йорке. Что касается второго номера, более статичного танца, состоящего главным образом из поз в сиамском стиле (за несколько лет до этого в Петербурге Фокин видел труппу сиамских танцоров), о нем сохранились многочисленные воспоминания, так как Нижинского фотографировали в нем Дрюэ и барон де Мейер и рисовали Жак-Эмиль Бланш, Жан Кокто, Жорж Барбье и другие.

Карсавина взяла свой костюм Жар-птицы, а Нижинский свой золотой расшитый драгоценностями сиамский костюм и головной убор в студию Жака-Эмиля Бланша в Пасси, чтобы сфотографироваться, так как художник бережно относился ко времени танцоров, потраченному на позирование, и много работал с фотографиями Дрюэ. Было солнечное воскресное утро, и «оператор», как называла его мадам Бланш, прибыл в час.

Сад Бланша с его каштанами, катальпой и английскими лужайками как-то ветреным дождливым вечером вдохновил Дебюсси на создание «Jardin sous la pluie»[163]. Эта фортепьянная пьеса вошла в альбом, посвященный общительному художнику. Нижинский позировал и на лужайке, и в студии, и те позы, которые он принимал, то припадая к полу — наполовину змея, наполовину тигр, то стоя, поднеся кончики пальцев к вздернутому подбородку, наряду с прыжком, выполненным им для одной из ранних фотографий в движении со скрещенными в воздухе ногами и соединенными над головой руками, — все это были элементы его сиамского танца.

Карсавина, так же как и он, позировала перед превосходным экраном из ценного дерева. Некоторые из сохранившихся фотографий изображают ее хохочущей от души — поведение, совсем неподобающее для Жар-птицы. Причиной был Кокто, приезжавший посмотреть, как идут съемки. Он обычно устроивался на галерее, проходившей над студией, принимал самые немыслимые позы и бросал остроумные реплики. Он также делал наброски с Нижинского в его сиамской роли.