Вацлав Нижинский. Воспоминания

Я не могла уснуть. Переход от нашего прежнего образа жизни к свободе был таким огромным переломом; притом меня тревожил тяжелый случай, который произошел с нами в последний день. Моя мать, как только услышала, что нас отпустили, приехала в Вену с букетом цветов, чтобы поздравить нас. В конце концов, было похоже, что мир не совсем забыл нас, и Нижинский снова стал для моей семьи знаменитостью. Я не могла простить, а Вацлав в первый раз с тех пор, как я познакомилась с ним, показал, что способен быть суровым. Когда моя мать подошла к нему, он отвернулся и с каким-то странным выражением во взгляде спросил стоявшего рядом человека: «Кто эта дама, которая хочет со мной поговорить?»

На маленькой горной станции Фельдкирк, где проходила граница, мы вышли из поезда и предъявили свои документы военным проверяющим в их комнате. Нам велели идти в деревню и находиться там, пока нам не скажут, что мы можем уехать. Я пыталась узнать, долго ли нам придется ждать этого разрешения, — из-за ребенка, но представители властей были не в состоянии ответить на мои расспросы.

Власти забрали у нас багаж для осмотра, и нам сказали, что мы не можем взять с собой никакие бумаги и книги. Фельдкирк окружали покрытые снегом Альпы, которые сверкали в ярких лучах солнца, дома здесь были почти тирольские и стояли среди темных сосен на склоне горы. Нас провели в гостиницу, название которой было «Почтовая». Наша чудесная большая комната была очень уютной: в окна вливался яркий солнечный свет, большая печь с фарфоровыми изразцами была загружена доверху, и от нее шел сильный жар; мебель была из легкого дерева, а чистые постели с огромными старомодными пуховыми одеялами были восхитительны.

«Это так похоже на Россию», — объяснил Вацлав. Он стал совсем ребенком, весь день катал Киру на санках или, к их общей радости, скатывался вместе с ней со склона горы.

Наконец-то мы снова были свободны! Раз в день мы спускались на станцию и спрашивали, когда нам разрешат покинуть Фельдкирк, но каждый раз дежурный офицер качал головой и говорил: «Не знаю».

Однажды во время ленча за наш стол усадили женщину средних лет в глубоком трауре. Она стала говорить со мной, но я едва отвечала. Казалось, мы встречали ее повсюду, куда бы ни шли, а однажды вечером, когда мы пили чай, она без приглашения подошла к нам, стала плакать, сказала мне, что ее муж убит на войне, и злобно заявила, что войну спровоцировали австрийцы и что губить людей в такой бойне бесчеловечно. Она пыталась увидеть, как мы отреагируем на ее слова, и для этого втягивала в разговор меня, зная, что заинтересовать Вацлава ей не удастся. Он едва заметно опустил веки, и я поняла: он хочет сообщить мне, что здесь что-то не так. Не отвечая на вопросы вдовы, я извинилась и пожелала ей спокойной ночи.

На следующий день обслуживавшая нас горничная сказала, что эта вдова находилась на службе у военных властей и была провокатором.

Однажды в полдень один из сыщиков вбежал в нашу комнату: «В течение пятнадцати минут вы должны быть на станции!» Я побросала все в чемоданы, Вацлав усадил Киру на санки и, катя их, помчался на станцию. Когда мы пришли туда, нас провели в разные комнаты. Меня и Киру раздели догола и осмотрели нашу кожу, проверяя, нет ли на ней каких-нибудь тайных записей. Мне пришлось пройти медицинский осмотр, чтобы доказать, что на мне ничего не спрятано. Я побелела от ярости, но не осмелилась ничего сказать. Наконец нас посадили в поезд. Я не могу описать, что мы чувствовали, пересекая границу, которая отделяла Австрийскую империю от Швейцарии и свободы.

В Берне, где нас приняла российская дипломатическая миссия, из наших окон в гостинице были видны Айгер, Монх и Юнгфрау — роскошная панорама Бернского нагорья. Она показалась нам раем; мы решили устроить в честь этого праздник и заказали большой ленч: сливки, масло, шоколад, сахар, все в огромных количествах. Сначала мы не осмеливались дотронуться до этого изобилия — таким оно казалось нереальным, а потом набросились на него. Вацлав остановил нас, и это было очень мудро, потому что даже так Кира и я несколько дней чувствовали себя плохо из-за этих непривычных лакомств. На следующее утро русский посланник Баккара вручил нам дипломатические паспорта согласно указаниям, которые получил из Санкт-Петербурга. У этого документа был очень внушительный вид — печати и герб, и в нем было сказано на французском и русском языках: «Именем Его Величества Николая Второго, Императора и Самодержца Всероссийского. Я прошу вас предоставить свободный проезд, защиту и все необходимые условия моему подданному Вацлаву Фомичу Нижинскому, его жене и его ребенку».

Вечером в миссии был устроен обед в нашу честь. Уже когда мы побывали в миссии утром, нам представили нескольких сотрудников посольства, и среди них генерала X, военного атташе. Все они приняли меня со всей возможной добротой и отнеслись ко мне как к своей соотечественнице. Ни на секунду у меня не возникло чувство, что они считают меня врагом; я была женой Нижинского.