Вацлав Нижинский. Воспоминания

Северный вокзал. Еще несколько минут, и поезд остановился. Платформа под огромным куполом была заполнена ждавшими поезд русскими, которые пришли приветствовать императорский балет. Вацлав и остальные танцовщицы и танцовщики совершенно растерялись из-за шума и волнения и от постоянных звучавших криков, которые издавали на странном для них языке носильщики в синих рубахах.

Вацлав хотел вобрать в себя каждую мелкую подробность этого самого знаменитого города в мире. Он поворачивался то налево, то направо, чтобы рассмотреть контуры крыш с мансардами, широкие бульвары и проспекты, названия которых были ему знакомы так же хорошо, как собственное имя, — из истории, романов, пьес и газет, которые читал. Был первый день мая. Аромат весны наполнял воздух столицы восхитительным электричеством, которого нет нигде, кроме Парижа. Когда карета ехала по проспекту, они миновали величественный фасад оперы — ступени, скульптуры танцоров работы Карпо, потом балкон с украшенной колоннами аркадой и надо всем этим купол, увенчанный лирой. Здесь до сих пор хранили традиции старинного французского танца, здесь слова Новерра были действующими предписаниями и до сих пор жило имя Гаэтана Аполлона Бальтазара Вестриса.

Недалеко оттуда, на проспекте Оперы, они остановились в небольшой, без претензий гостинице «Голландия», которая сейчас уже не существует. После короткого отдыха они отправились прямо в театр Шатле, где должны были выступать, и там Вацлав упражнялся под руководством маэстро Чекетти.

Театр Шатле, владельцем которого был город Париж, был огромным, обветшавшим старомодным домом для милых народу старомодных спектаклей. Там давали «Вокруг света за восемьдесят дней» с великолепными сценическими эффектами — пожарами на сцене, штормами и ураганами. Когда Вацлава привели в огромный зрительный зал театра, там было темно и пыльно. Он сказал, что зал похож на озеро без воды. В следующие две недели Вацлав и другие артисты труппы не видели в Париже ничего, кроме домов, мимо которых ездили из своих гостиниц в Шатле. Постоянные репетиции измотали их так, что артистов лихорадило. Русские дирижеры Черепнин и Купер взяли под свое начало знаменитый оркестр Колон, и понадобилось без конца репетировать, чтобы научить французских музыкантов из обеих духовых групп — деревянных и медных духовых инструментов — изумительным новым звукам, которые сначала казались почти недоступными для их понимания.

Маэстро Чекетти был строже, чем когда-либо. Несмотря на то что у танцовщиц и танцовщиков было бесчисленное множество репетиций с оркестром и без него, он никогда не позволял им пропускать урок. Его классная комната была полна восхищенных итальянских и французских артистов балета и его друзей, которых поражали как чудо изумительные дисциплина и техника его учеников на занятиях для совершенствующихся.

Дягилев наполнил покрытый плесенью зал целой армией плотников, декораторов и электриков. Они должны были настелить на сцене совершенно новый пол из мягкой сосны, которая наиболее удобна для танцев. Этот пол навис над оркестровой ямой, из-за чего пришлось убрать первые ряды мест, где сидели оркестранты. Колонны и балюстрады были заново обтянуты бархатом, в коридорах были расставлены зеленые растения в горшках. Дягилев привез с собой всех необходимых техников, и механик Вальц из Москвы заведовал люками и сложными переменами декораций, которые были нужны в «Армиде». Все дела двигались быстро. Он был и тут и там — повсюду сразу: за сценой, в фойе, в оркестровой яме, везде советовал и руководил.

Неутомимый импресарио Астрюк попросил молодого Жана Кокто написать текст и выполнить рисунки для буклета, объявлявшего о приближающемся чуде. Огюст Роден, Одилон Редон, Марсель Пруст, Жан-Луи Водуайе, Рейнальдо Хан, Жерар д’Увиль, графиня де Ноай, Жак-Эмиль Бланш, Робер Брюссель и Хосе-Мария Серт своими разговорами возбудили в артистических и театральных кругах Парижа лихорадку ожидания.

Среди этого вавилонского столпотворения Вацлав каждый раз, как Фокин мог предоставить ему свободное время, упражнялся, не позволяя себе отвлекаться ни на что, даже не замечая того, что находилось вокруг него. Каждый раз, когда в этом шуме для него выпадала свободная минута, Вацлав уходил от ярко горящих движущихся ламп, от лопающихся струн, криков рабочих сцены и сигналов, которые подавали электрики, в темный спокойный угол большой сцены и там, где за ним никто не наблюдал, две или три минуты репетировал королевское антраша[15] или большое фуэте а-ля секонд.