Вацлав Нижинский. Воспоминания

Кшесинская часто бывала вместе с ними и ухаживала за Вацлавом. Ее золотой самовар со всеми принадлежностями был перенесен к его постели, и она готовила чай по-русски. «Иностранцы не знают, как его заваривать», — заявляла она. Публика Вены и Будапешта принимала ее как королеву: слава о ее таланте, красоте и близости к русскому двору летела впереди нее. Кшесинская окружала Вацлава заботой со свойственными ей изяществом и женственностью, и он, о котором всегда внимательно заботился Дягилев, каким-то образом чувствовал невыразимое утешение от ее присутствия рядом. Сергея Павловича очень забавляло это внимание Кшесинской, но он знал, что оно — всего лишь проявление дружбы. Ей было очень приятно, что Вацлав имеет успех за границей, и она просто хотела показать свою верность ему как другу. Притом она действительно желала приобрести сколько-нибудь влияния на Вацлава, чтобы, если возможно, уравновесить влияние Дягилева, и очень старалась добиться, чтобы Нижинский вернулся в Мариинский театр хотя бы на несколько месяцев в году. Она была мудрой и дипломатичной, и Вацлав счастливо проводил дневные часы в легких разговорах с ней, как любой двадцатилетний мальчик. Кшесинская ездила в сопровождении собственной свиты и жила по-королевски. Дягилев часто поддразнивал ее и однажды за обедом заметил: «О, Матильдочка! Да, вы великолепны. Вы заслуживаете весь свой успех и даже двух великих князей, которые лежат у ваших ног». — «Но, Сергей Павлович, у меня же две ноги», — быстро ответила она.

Труппа была в восторге от дней, проведенных в Будапеште. Весь город был без ума от русских артистов, печать не могла найти слов для похвалы. Их встречали цветами, подарками и радостными криками. Студенты местного университета выпрягали лошадей и сами довозили артистов домой. Нижинский сбегал с торжественных встреч, но был рад, что труппа так популярна. На репетициях русские гости без устали рассыпались в восторгах по поводу венгерского гостеприимства, красоты венгерских женщин, чудесной цыганской музыки и тысяч кафе, где жители города, казалось, проводили всю свою жизнь в спорах о политике. Больм неутомимо расхваливал местные манеры, званые вечера и общество, а Гинцбург, разумеется, был нарасхват; дошло до того, что он поклялся Дягилеву, что не выдержит дальше, если не отдохнет после Вены и Будапешта. К счастью, было похоже, что в Монте-Карло они смогут немного расслабиться и отдохнуть. Но этот отдых был не для Дягилева: он знал, что туда на репетиции новых балетов приедет Фокин, которому нужно будет сказать о «Фавне», и не для Нижинского: он должен был в Монте-Карло поставить «Фавна» на сцене. Даже Василий иногда куда-то исчезал, а возвращаясь, вполголоса говорил Дягилеву, что венгерки по заслугам называются так же, как кокотки: никто не может соперничать в любовных ласках с венгерскими женщинами.

Через несколько дней после приезда труппы в Монте-Карло туда приехала Элеонора Береда-Нижинская. Она была очень взволнована тем, что впервые выехала из России, и чудесной роскошью, которой была обставлена ее поездка от самого Санкт-Петербурга. В пути ее сопровождал один из секретарей Дягилева. Вацлав и Броня ждали ее на маленьком вокзале возле казино и отвезли в гостиницу, где она должна была жить вместе с ними. Когда семья снова соединилась, Элеонора была так счастлива, что могла только плакать без остановки. Дягилев и Вацлав возили ее на прогулки, показали ей Монте-Карло и Гранде-Корнике. Начались спектакли, и она каждый вечер неизменно присутствовала на них. Все старались помочь ей и показать ей окрестности, но она предпочитала иметь сопровождающим Дробецкого: он был поляк, и поэтому они очень хорошо понимали друг друга. Вацлав устроил все, что только мог, для того, чтобы его мать была счастлива в эти дни. Элеонора раньше не знала, с каким триумфом выступает эта труппа и в какой роскоши живут эти артисты. Но она чувствовала глубокое почтение к Мариинскому театру и, радуясь успеху Русского балета за границей, при этом жалела, что Ваца ушел из Мариинского, и не верила, чтобы что-то хорошее могло получиться из этой бродячей цыганской жизни — такой же, как ее собственная в первое время после свадьбы с Томашем Нижинским. Она была уверена, что все было бы иначе, если бы только он имел постоянное место в Императорском театре.

Дягилев и его кружок относились к ней с величайшим уважением и вниманием, но по-настоящему легко она чувствовала себя, лишь когда каталась в автомобиле только со своими Вацей и Броней. Эти поездки нравились ей гораздо больше, чем все торжественные обеды в «Отель де Пари».