Вавилон

– Что там, наверху, – война или мир?

– Не знаю, господин.

Он пробовал заговаривать о другом и однажды сказал ей:

– Говорят, прежде, в молодости, ты была подругой Табы, сестры Синиба. Если ты любишь ее, исполни одну мою просьбу.

Тека в недоумении остановилась и смущенно потупилась – она вспомнила, что когда-то говорила об этом с Нанаи. Может, перс слышит на расстоянии? Тека опустила взгляд, опасаясь, как бы узник не прочитал ее мысли.

Устига настаивал:

– Не бойся исполнить мою просьбу. Я осмелился бы попросить об этом и самого Набусардара, да вот он не является сюда. Скажи хоть, во дворце ли твой хозяин?

– Я уже сказала тебе, господин, что не знаю.

– В Вавилоне ли он, по крайней мере?

– Не знаю, не знаю.

– А-а, тебе запрещают говорить со мной, как я мог забыть об этом? Но об одном я все-таки попрошу тебя. Ты была подругой Табы, помогала ей… Помоги же и родственнице ее, племяннице Синиба – Нанаи! Я вознагражу тебя, чем только пожелаешь, если ты принесешь мне весточку о ней. Я хочу знать, жива она или мертва. Я должен знать, что с нею. Проси за это, чего твоей душе угодно. Заточение не помешает мне достойно отблагодарить тебя. Ты получишь много золота, сможешь уплатить выкуп и стать свободной.

– Я не покину своего господина, я останусь с ним до конца моих дней, – решительно ответила Тека.

– Тогда исполни мою просьбу просто из милосердия, из простого милосердия.

– Не могу, господин, – прошептала Тека.

В голосе рабыни прозвучала было сочувственная нотка, но страх заглушил ее. Тека схватила стоявшую перед узником пустую миску и поспешно вышла.

– Смилуйся, Тека!.. – услыхала она душераздирающий вопль, но дверь захлопнулась и отрезала, оборвала фразу на полуслове.

Но как-то раз Тека все же отважилась сказать Нанаи, что плененный персидский князь помнит о ней и просит принести весточку – он хочет знать, жива ли она, сулит в награду золото и волю и молит о милосердии.

После этого разговора Нанаи часто слушала песни узника и отыскала на галерее оконце, откуда доносилось его пение.

Песни его были тоскливые, жалобные. Да, это был его голос, голос Устиги, он проникал ей в самую душу. Сперва она бежала от него, молила бога живого и богиню Иштар вернуть ей покой. Ночи напролет плакала Нанаи и дрожала от страха. С замиранием сердца думала она о том, что настанет минута, когда она не выдержит больше.

В это же время Гедека дал девушке знать об участи, постигшей ее отца. Отчаяние с новой силой охватило ее. Она просила Гедеку известить Набусардара, но того не было в Вавилоне, он находился в одной из халдейских провинций. Время шло, и измученная Нанаи, обессилев от страданий, стала винить в случившемся самое себя.

– Это мне в наказание за Устигу, – внушала она себе, с мучительной остротой переживая страдания, на которые был обречен томившийся в мрачном подземелье персидский князь.

Не в силах более переносить угрызения совести, она порывалась хотя бы облегчить его положение и просила обходиться с ним помягче. Быть может, он нуждается в охапке свежей соломы, теплом покрывале, свежем воздухе? Хорошо было бы пробить еще одно окошко, чтобы не задыхался он в удушливом воздухе подземелья. Денно и нощно изводила себя Нанаи и наконец решилась на шаг, продиктованный отчаянием и беспомощностью.

Погожим солнечным днем она поклялась исполнить свое намерение. Нанаи покинула покои и вышла в сад набрать земляники. Жужжали пчелы, среди кустов паслась молодая серна, по лужайке неслышно выступали павлины и павы. В ветвях гранатового дерева сновал паук и ткал свою серебристую пряжу; пока Нанаи собирала ягоды, паутина опутала ее локоны.

Нанаи принесла ягоды домой, залила их сливками и медом и, войдя в комнату Теки, поставила перед служанкой.

– Ах, избранница моего господина, – умилилась рабыня, – за что ты так добра ко мне?

Ягоды были такие спелые и ароматные. Но, едва отодвинув пустую тарелку, Тека вдруг почувствовала странную усталость и ей захотелось вздремнуть. Нанаи видела, как тяжело поднялись и после короткой борьбы опустились ее веки. Тека вслепую нащупала край стола, положила на него голову и заснула. Рабыня и не подозревала, что Нанаи подсыпала в мед снотворный порошок.

Нанаи тотчас переоделась в ее платье, повязала голову ее платком и, сняв с шеи спящей бусы из ракушек, надела на себя. Затем, взяв приготовленную для Устиги миску, направилась в подземелье.

В дверях она опасливо обернулась. Нет-нет, ей нечего было бояться. Снотворный порошок, всыпанный в мед, оказал свое действие. Тека будет спать долго и никогда не узнает, что произойдет за это время.

Труднее всего не вызвать подозрений у стражи. Но часовые настолько привыкли к тому, что служанка приходит аккуратно в одно и то же время, что, завидев длинную пеструю юбку, бусы из ракушек, платок и миску, сразу отомкнули дверь.

С гулко бьющимся сердцем, ни жива ни мертва от страха, Нанаи переступила порог темницы. На нее пахнуло затхлой сыростью. Усилием воли Нанаи удержалась на ногах, преодолевая головокружение.