Вавилон

Брови жреца взметнулись и сошлись у переносицы. Так значит, это тот самый Гамадан, который слыл вернейшим слугой царя среди военных поселенцев, бдительно следившим за благонамеренностью своих собратьев! Не худо накануне войны с персами обезвредить влиятельного старца. Это соображение решило судьбу Гамадана. Стараясь до поры не показать, какой чудовищный замысел зреет в его мозгу, жрец попытался быть приветливым. Но вдруг он вспомнил, что из-за Гамадановой дочери они лишились одного из своих братьев, умерщвленного на пастбище чьей-то отравленной стрелой! Жрец зловеще нахмурился, уже не тая своей ненависти. «Смерть за смерть!» – мелькнуло у него.

– Связать его! – крикнул он в бешенстве.

Гамадан недоуменно оглянулся вокруг и увидел, что с повозки, послушные приказу, спрыгивают двое здоровенных слуг. У одного из них на руке висит моток веревки, которую он, проворно разматывая, подает второму.

Гамадан возмутился.

– Один царь вправе покарать меня, – предупредил он, а сам искоса поглядел, как там его овцы.

На слова старца никто не обратил внимания. Тяжбу Эсагилы с Валтасаром добром не решишь. Насилием за насилие – таков закон времени. Прислужники, стиснувшие Гамадана, как клещами, своими мускулистыми ручищами, твердо это усвоили. В одиночку с ними не совладать. Его связали и бросили на дощатое дно повозки, куда потом насыплют ячмень. Он задохнется под грудой зерна, мелькнуло у Гамадана в голове, и в отчаянии он позвал на помощь.

Не колеблясь больше, Сурма сбежал со склона на дорогу.

Запыхавшийся юноша нагнал отряд данщиков. Сперва он по-хорошему попросил освободить своего родственника, а потом пустил в ход угрозы. Но тщетно – он был беспомощен перед всемогущей Эсагилой. Догадываясь, какая участь ожидает старика, Сурма крепко ухватился за край повозки и поклялся не отпускать ее до тех пор, пока не вызволит обреченного на унизительную смерть Гамадана.

Лежа на дне повозки, старик не спускал глаз с этой судорожно вцепившейся руки. В ней его последняя надежда. Вслед ему блеяли овцы, которых в туче пыли гнали слуги Эсагилы.

С замиранием сердца жители встречали солдат. Они выбегали из домов и хмуро приветствовали незваных гостей. Не так давно у них забрали остатки урожая. Остается лишь снять с себя рубаху, отдать последнюю козу да мотыгу – все исчезнет в ненасытной пасти Храмового города! Тем, кто позажиточнее, тоже не сладко приходится. После повышения дани заметно поубавилось и в их закромах. Только жрецов это мало заботит. Они ссыпают в повозки прибереженные запасы, выпрягают скотину, не гнушаются и мотыгой, а тех, за кем даже после этого остается недоимка, целыми семьями выгоняют со двора. Их отправят на работы в мастерские и рудники Храмового города; беспорядочной толпой пойдут они на осушку болот, чтобы новые пашни множили несметные богатства Эсагилы. Иных приходится связывать веревками. Так поступают они с людьми, почитая себя наместниками всевышних на земле.

В тупом отчаянии, с понуро опущенными головами влекутся по пыльным дорогам новые рабы Храмового города. А рядом громыхают повозки, до краев груженные пшеницей, ячменем и кожами. Лишь одна из них пока что полегче других – в ней лежит связанный Гамадан. Караван тянется вдоль Евфрата, держа путь обратно, к Вавилону.

Сурма, не выпуская из рук края повозки, бежит сбоку. Никто из поселян не отважился вырвать из цепких когтей святош несчастного Гамадана. Солнце палит, но Сурма не чувствует ни жары, ни усталости. Лицо и шею заливает пот. Ноги иногда по щиколотку увязают в пыли. Возницы подхлестывают коней, нарочно торопят их. Но Сурма бежит вровень, не отстает. Он молод и крепок, он выдержит до самого Вавилона. Солнце печет невыносимо, но тем крепче сжимает Сурма доску повозки. Порой ему кажется, будто рука у него из меди и зной солнечных лучей припаял ее к повозке. Нестерпимая жажда одолевает его. Сурма вдруг почувствовал, что выбивается из сил, но тут показались стены Вавилона.

– Куда меня везут, Сурма? – спросил Гамадан.

– В Вавилон, они что-то затеяли. Мужайся, – отвечал юноша, – тебя должны отпустить, закон на твоей стороне.

Наконец караван остановился у городских ворот. Повозки свернули к амбарам Эсагилы, а Гамадана повезли в темницу храма.

Сурме только это и нужно знать. Взглянув еще раз на замученного и изнемогающего от жары Гамадана, он отцепился от повозки, подбодрил старика, уверив, что непременно придет вызволить его, распрощался и поспешил улицами города к восточному каналу Либилхегал, где жил верховный судья Вавилона Идин-Амуррум.

Идин-Амуррум прогуливался по саду. Вокруг шумели деревья. Благоуханные кустарники окаймляли посыпанные красным и желтым песком дорожки. На шестах, вытесанных из пальмового дерева, висели клетки с певчими птицами. Все свое свободное время Идин-Амуррум проводил в саду, так как наблюдение за птицами доставляло ему громадное удовольствие.