Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна

Зал был круглый, метров восемьдесят-девяносто в диаметре. Стены, где из тесаного, где из простого камня, серея, поднимались к дальнему свету. Повсюду были сводчатые выходы в темные тоннели.

В середине стояла машина.

Пока я осматривался, она тихо и печально загудела, словно бы сама с собой, и несколько рядов лампочек высветили какой-то узор. Замерли так, потом высветили еще один. Это был компьютер, из прежнего времени (когда Землей владели вы, призраки и воспоминания). Их несколько таких щелкало и лопотало по всей Исходной пещере. Я слыхал о них, но видел впервые.

А разбудило меня…

(Я, получается, спал? И видел сон? И теперь вспомнил его и он пульсом мигает у меня на задней стороне глаз, Фриза?)

…жалобное завыванье зверя.

Нагнув голову, он сутуло вошел в зал. Шерсть на каменных плечах стояла дыбом, ее припорошили алмазики потолочной влаги. Одна рука волочилась костяшками по полу, другую – ту, что я дважды ранил, – он прижимал к животу.

А на трех ногах четвероногое (пусть и с руками) хромает.

Мигая по сторонам, он снова завыл, но голос из жалобы разом перекинулся в ярость. Он оборвал звук и потянул ноздрями. Огляделся и понял, что я здесь.

А я ужасно хотел в ту минуту быть где-нибудь еще.

Я сидел на карачках у решетки, вертелся во все стороны и не видел путей отхода.

«Стать охотником», – сказал Кречет.

Охотник, между прочим, выглядит сейчас довольно бледно.

Он снова крутанул башкой, вынюхивая меня, а раненая рука все подергивалась у него на брюхе, под самой грудью.

(Добыча тоже не ах.)

Компьютер высвистнул пару нот древней мелодии: какой-то хор из «Кармен». Быкозверь в недоумении глянул на машину.

Как вот такого загнать и убить?

Я снял с плеча арбалет и нацелился меж прутьев. Тут или в глаз попасть – или бесполезно. А он еще и смотрит не в ту сторону.

Я опустил арбалет и взял клинок. Поднес ко рту и стал дуть. В дырочках запузырилась кровь, потом прорвался и резанул звук и пошел скакать по залу.

Он поднял голову и уставился.

Схватить арбалет. Навести, нажать спуск…

Он рванул на меня, яростно мотая рогами, он делался больше, больше, больше в моей каменной раме. Меня накрыло ревом, я упал на спину, зажмурившись, чтобы не видеть, как торчит моя стрела и выплескивается глаз.

Он вцепился в решетку.

По камню заверещал металл, камень с мясом оторвался от камня. И рама стала куда шире, чем была. Зверь отшвырнул измятую решетку в стену, брызнула каменная мелочь.

Потом сунул руку, зажал меня в кулаке от пояса до ступней и затряс кулаком над ревущей мордой (левая сторона в крови, слепая). Комната выгибалась подо мной, голова моя моталась из стороны в сторону, а я пытался нацелить арбалет вниз. Там, далеко, стрела сломалась о камень у самого копыта. Еще одна воткнулась в бок, чуть не расщепив уже сидевшую там стрелу Кречета. Ожидая, что стена вот-вот подлетит и сделает мне из головы повидло, я кое-как вставил еще одну стрелу.

Кровь сплошь заливала ему щеку. Последний выстрел, и вдруг – еще кровь. Стрела целиком ушла в слепой костяной колодец, полный лимфы. Второй глаз затуманился, словно кто-то припорошил линзу известкой.

Он выпустил меня.

Не бросил, выпустил. Я вцепился в шерсть у него на запястье. Она скользила в руках, и я съехал по предплечью в сгиб локтя.

Потом рука начала падать. Меня медленно перевернуло вниз головой. Разжатая рука костяшками ударилась об пол, копыта заклацали по камню.

Зверь храпнул. Я заскользил обратно от предплечья к кисти, руками и ногами цепляясь за щетину, чтобы замедлить движение. Скатился с ладони и похромал куда подальше.

Та штука, что я потянул в ляжке, больно стучала собственным пульсом.

Потом я обернулся к нему, попятился и понял, что больше ни шага назад не сделаю.

Он раскачивался надо мной, мотал головой, обдавая меня брызгами глаза. И он был величествен. И он был все еще силен, хоть и умирал, он все еще возвышался. И он был огромен. Я впал в ярость и в ярости закачался вместе с ним, вдавив кулаки в бедра и утратив речь.

Он был велик, он был красив, он и умирая бросал мне вызов, насмехался над моими синяками. Прах побери тебя, зверь, что величием превзошел бы…

Его рука внезапно подогнулась, потом копыто, и он с грохотом рухнул – на другую от меня сторону.

В его ноздрях – двух темных дырах – что-то еще громыхало и ревело, но все тише, тише. Ребра подымались, дугами проступая под шкурой, опадали, опять подымались. Я подобрал арбалет, проковылял туда, где лились кровавые слезы его губ, и вложил последнюю стрелу. Как и две другие, она вонзилась в мозг.

Его руки подлетели на метр вверх, упали (бум! бум!) и наконец расслабились.

Когда он замер, я подошел к подножию компьютера и сел, прислонившись к металлическому корпусу. Внутри у него что-то пощелкивало.

У меня болело все, и притом неслабо.

Дышать дышал, но радости в ребрах не испытывал. А еще я когда-то успел прикусить щеку. Это меня всегда так бесит, что впору зареветь.

Я закрыл глаза.

– Да, впечатляет, – прозвучало у моего правого уха. – Интересно бы посмотреть на тебя с мулетой. Оле! Оле! Сперва вероника, потом пасодобль!

Я открыл глаза.