Вавилон-Берлин

Когда конференция закончилась, Риттер продолжала стоять у двери, и репортеры протискивались в коридор мимо нее. Собственно говоря, спешка была уже не нужна: вечерние выпуски всех газет вот уже несколько минут как были в продаже, а в экстренном выпуске этой новости также не было. Шарли дождалась, пока мимо нее прошла вся толпа. Последними из зала вышли Рат и Цёргибель. Стенографистка вежливо поздоровалась с начальником полиции, который, напротив, посмотрел на нее враждебно. Гереон же последовал договоренности – не вести себя в «замке» как любовная пара и по возможности игнорировать друг друга.

То, что девушка его вовсе не собиралась игнорировать, он заметил только в тот момент, когда она обратилась к нему.

– А вы, оказывается, еще тот подонок, господин Рат! – прошипела она настолько громко, что это вполне мог слышать Цёргибель. А потом Шарлотта повернулась и пошла прочь, оставив комиссара стоять, как глупого школьника.

25

Вот тебе и светлая Троица!

Шарли не подходила к телефону. Он пытался дозвониться ей весь вечер пятницы. Один раз ему, по крайней мере, удалось наткнуться на ее подругу. Грета коротко объяснила ему, что Шарли уехала на праздники, и положила трубку.

Уехала! Гереон этому не поверил. У Шарлотты выходной только в воскресенье. И вообще-то они собирались вместе поехать за город. Лишь одна мысль о том, как они вместе в «Эксельсиоре» строили планы на праздничные дни, привела полицейского в уныние. Потом он, наконец, перестал набирать ее номер. Было уже поздно, когда он вышел из «замка» и поехал во Фриденау. Бруно уже собирался ложиться спать, но подсел к нему, и они выпили. Постепенно это превратилось в привычку. Но даже алкоголь не смог освободить Рата от мыслей о Шарли.

В субботу он пришел в «замок», хотя был свободен, но фройляйн Риттер нигде не было. В инспекции А Гереон встретил только невероятно злого Вильгельма Бёма, который не сказал ему ни слова и посмотрел на него будто на мерзкое насекомое. Рат не думал, что такое возможно, но, как выяснилось, такой взгляд оказался еще хуже, чем брань Вильгельма.

Цёргибель был прав со своим предостережением. Ледяное настроение царило во всей инспекции А. Хотя Гереон был уверен, что на это можно не обращать внимания.

Вот только история с Шарли глубоко задела его. Еще глубже, чем он мог себе в этом признаться. Похоже, она действительно презирала его за то, что он сделал – за его скрытность, за унижение, которое он причинил Бёму, а больше всего за то, что она, не зная, что его втайне волнует, поведала ему эксклюзивную информацию комиссии по расследованию убийств по делу Мёкернбрюкке. При этом он ничего не рассказал ей о своих планах, не говоря уже об имеющихся у него сведениях. Он выжал ее, как лимон.

Но что ему было делать? Когда комиссар познакомился с Риттер, он уже наполовину увяз в этом дерьме. Или ему надо было просто все бросить?

Возможно.

Но ему нужен был этот успех. Ему, Гереону Рату, нужен был личный успех, успех, который он не хотел и не мог делить с самоуверенным начальником вроде Бёма.

В пятницу вечером ему позвонили родители – они поздравили его с этим успехом. Вероятно, Цёргибель уже проинформировал своего старого друга, а также рассказал ему про свободные дни Гереона. Энгельберт Рат спросил сына, не хочет ли тот приехать на Троицу в Кёльн.

– Твоя мама была бы очень рада, – добавил он.

Подходящей отговорки у Гереона наготове не было. Он сказал, что уже договорился с друзьями и, кроме того, должен подыскать себе новое жилье, но это были не очень-то обоснованные причины. Отец, конечно, предположил, что за этим кроется новая подруга, и подколол этим сына. Что ж, пусть старик спокойно верит этому. Пока Гереона это устраивало. Сейчас его семья не смогла бы смириться с тем, что он сделал. Разве что только Урсула, его младшая сестра. Иногда он скучал по ней, хотя другие родственники оставляли его равнодушным. Особенно Северин. И потом, эти хвалебные речи об Анно, которые отец умел преподносить настолько искусно, что Гереон всегда чувствовал себя неудачником. Он, так или иначе, никогда не достигнет уровня святого Анно.

Единственным, кто мог бы поднять ему сейчас дух, был Бруно. Сначала Рат подумал о том, что на праздники ему в любом случае надо куда-нибудь уехать, чтобы не обременять Вольтеров, но Дядя серьезно посмотрел на него и сказал:

– Ты нас вовсе не обременяешь! И знаешь, Гереон, мы очень рады, что ты живешь у нас. Для Эмми и для меня ты как сын, которого у нас никогда не было.

Рат лишь с трудом распознал в этой фразе Бруно шутку. Дядя был лишь на двенадцать лет старше его, а Эмми Вольтер – всего на семь или восемь. Он скорчил гримасу, и его бывший начальник разразился громким хохотом.