Вавилон. Сокрытая история

– Что? – резко спросил Гриффин.

Робин вступил на опасную территорию. По блеску в глазах Гриффина он понял, что зашел слишком далеко. Месяц назад, когда их отношения были более шаткими, он сменил бы тему. Но сейчас не мог смолчать. Он был раздражен и унижен, его вдруг охватило жгучее желание причинить боль.

– Почему ты не пойдешь с нами? – спросил он. – Почему сам не можешь воспользоваться этой пластиной?

Гриффин медленно прикрыл веки. А потом произнес слишком ровным и неестественным тоном:

– Я не могу. Просто не могу.

– Почему не можешь?

– Потому что не вижу снов на китайском. – Выражение его лица не изменилось, как и тон, но ярость и презрение все же просочились в слова. Удивительно было наблюдать за тем, как он говорит. Он был так похож на отца. – Видишь ли, я твой неудавшийся предшественник. Наш старый добрый папочка слишком рано увез меня из страны. Я прекрасно воспринимаю тона, но это все. Мой разговорный язык в значительной степени искусственный. У меня нет воспоминаний на китайском. Я не вижу на нем снов. Я владею языком, но не всегда могу заставить пластины работать. В половине случаев вообще ничего не происходит. – Его кадык пульсировал. – Наш отец правильно поступил с тобой. Предоставил тебе созревать, пока не овладеешь грамотой. А меня привез сюда до того, как я сформировал достаточно связей, достаточно воспоминаний. Более того, я разговаривал с ним только на мандаринском, хотя мой кантонский был намного лучше. А теперь и он потерян. Я не думаю на нем и уж точно не вижу снов.

Робин вспомнил воров в переулке, отчаянный шепот Гриффина, когда тот пытался сделать их невидимыми. А что случится, если и Робин забудет родной китайский? Сама мысль об этом наполнила его ужасом.

– Ну вот, ты понял, – сказал Гриффин, не спуская с него глаз. – Теперь ты знаешь, каково это, когда начинаешь забывать родной язык. Ты вовремя к нему вернулся. А я нет.

– Прости, я не знал.

– Не извиняйся, – сухо сказал Гриффин. – Не ты разрушил мне жизнь.

Теперь Робин увидел Оксфорд глазами Гриффина: университет никогда его не ценил, только подвергал остракизму и принижал. Робин представил, как Гриффин отчаянно старался учиться, чтобы заслужить одобрение профессора Ловелла, но так и не сумел добиться стабильной работы серебряных пластин. Как ужасно было пытаться возродить того неуклюжего китайца из прежней жизни, которую он едва помнил, и осознавать, что только это придает ему здесь ценность.

Неудивительно, что Гриффин был в ярости. Неудивительно, что он так пламенно ненавидел Вавилон. У Гриффина украли все – родной язык, родину, семью.

– Поэтому мне нужен ты, дорогой братец. – Гриффин протянул руку и взъерошил ему волосы. Его прикосновение было таким напряженным. – Ведь ты настоящий. Незаменимый.

Робин понимал, что лучше не отвечать.

– Жди записку. – В глазах Гриффина не было тепла. – Все быстро меняется. А это дело очень важное.

Робин проглотил возражения и кивнул.

– Хорошо.

Неделю спустя Робин вернулся с ужина у профессора Ловелла и нашел за подоконником клочок бумаги, которого так страшился.

«Сегодня в одиннадцать», – значилось там.

Было уже без пятнадцати. Робин быстро накинул пальто, которое только что снял, забрал серебряную пластину из ящика стола и выбежал обратно под дождь.

По пути он проверил обратную сторону записки – нет ли там чего-то еще, но Гриффин не добавил других указаний. В этом не было ничего странного: скорее всего, Робин просто впустит сообщников в башню и выпустит, но час был выбран на удивление ранний, и Робин запоздало сообразил, что ничего с собой не взял – ни книг, ни сумки, даже зонтика, – чтобы оправдать свое появление в Вавилоне в такое позднее время.

Но он не мог не прийти. Как только колокол пробил одиннадцать, он бросился через лужайку и открыл дверь. Все это он проделывал уже десяток раз – сезам откройся, сезам закройся. А сам при этом держался в стороне. Пока в этих стенах хранится кровь Робина, охранная система не издаст ни звука.

Два сообщника из «Гермеса» последовали за ним и скрылись на лестнице. Робин, как обычно, шатался по вестибюлю, приглядывая за припозднившимися студентами и отсчитывая секунды, пока не настанет время уходить. В пять минут двенадцатого его сообщники поспешно спустились по лестнице. Один из них нес набор гравировальных инструментов, а другой – ящичек с серебряными пластинами.

– Отличная работа, – прошептал один. – Пошли.

Робин кивнул и открыл дверь, чтобы их выпустить. И в тот миг, когда они шагнули через порог, грохнула безумная какофония звуков – крики, завывания, скрежет металлических деталей невидимого механизма. Это была угроза и предупреждение, смесь древнего ужаса и современных возможностей пустить кровь. За их спинами дверные панели сместились, обнажив темную полость.

Грабители из «Гермеса» устремились на лужайку, не проронив ни слова.