Важен каждый

Асель: Крыло удачи

Меня должны были забрать органы опеки и поместить в приемник для несовершеннолетних, пока за мной не приедут из Казахстана, но к счастью, меня сразу забрали к себе мамины друзья, и никто не стал меня искать. Я жила у Серёжи и Оли и продолжала ходить в школу. Можно даже сказать, что мне опять повезло. Это было время одухотворения и интенсивного каждодневного просвещения. Серёжа с Олей много со мной разговаривали, рассказывали, а я слушала. Им явно было чего рассказать, куда больше, чем мне. И польза была налицо. Тут вам и история, и политология, и социология, и философия, и психология, и литература, и человечность, всё в одном и едином. Как и в жизни. Но не как в школе. И всё понятно и интересно. Жизнь мне тогда, правда, не казалась такой понятной и интересной, как лекции Серёжи. У меня было такое ощущение, что я столько новых знаний и за целый год обучения в школе не получила.

Все относились ко мне с добротой. Но когда я оставалась одна, я ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала внутри себя дыру, сквозь которую гулял холодный февральский ветер и завывал: «Нет больше с тобой мамы!». Я начала часто плакать. Я не хотела никуда выходить, и в школе тоже не хотела появляться. Мне начало казаться, что там всё фальшивое. Фальшивые отношения, фальшивая ситуация, экзамены, ЕГЭ, подготовка к выпускному. Всё ненастоящее. Сейчас уже воспоминания о том времени размылись, и деталей моего существования я уже не помню. Помню, что я всё-таки с горем пополам ходила в школу. От Серёжи с Олей я никогда не хотела уходить. Там я чувствовала их семейное тепло, которое я потеряла вместе с мамой. С мамой я могла общаться письмами! Это было огромным утешением. В первую очередь — для неё, но и не меньше — для меня. Она страдала взаперти, пытаясь приспособиться к немыслимо тяжёлым для неё условиям. А я страдала на свободе, ослеплённая своей грустью и не знавшая, что с собой делать.

Видимо, любое событие в моей жизни воспринимается мной как новый опыт. Эта привычка явно от мамы, её философское отношение к испытаниям сохранило нервы не только ей, но и мне. Но дыра внутри, конечно, просто так никуда не делась.

Это было удивительное сочетание радости и грусти. Я чувствовала, как мой мир постепенно рушится, почва уходит из-под ног. Мир как будто бы расширился до невозможных широт и стал серым и холодным, словно я оказалась в невесомости, а квартира наших друзей стала тёплой, мягкой и светлой большой подушкой, на которую я упала в этом разверзшемся обрыве. Она смягчила все острые углы этой ситуации так, что мне даже показалась странным и неестественным, что я в таком спокойном состоянии, а ситуация такая ужасная. Но как мне объяснила Оля, это только в сериалах люди бьются и бегают в истерике. А я спокойно переносила всё, улыбалась и шутила, а мир ломался. Серёжа с Олей всё разузнали и стали носить маме передачи. Они рассказывали, что прийти в место приёма и пройти эту процедуру проверки и сдачи вещей было целым психологическим испытанием. Будто бы в этой комнате передач собралась вся грусть, усталость и злость человечества. Там людей тоже ломали. Тех, кто оказался за решёткой, и тех, кто остался на воле и носил передачи. Они сказали, что мне совсем не обязательно получать этот опыт, поэтому я решила с ними не ходить.

Я вернулась в школу. Для меня было удивительно, как спокойно жизнь продолжает идти дальше. Но по опыту из фильмов я помню, когда у героев случаются беды, когда у них умирают родные, например, самое непереносимое, так происходит всегда и со всеми. Трагедия только у тебя, весь остальной мир двигается дальше, и если ты не сопротивляешься, мир уносит тебя с собой, и ты постепенно вытягиваешься из своей психологической трясины. У меня тут маму забрали и посадили за решётку, а в школе всё как обычно. И я начала втягиваться обратно. Я ни с кем ничего не обсуждала. Неделю, которую меня не было, я болела. Я часто болела в школе, потому что не любила в неё ходить, и часто специально настраивала себя, чтобы подхватить простуду при любом удобном случае. Так что, это было обычным делом. Самым близким моим подругам — Юле, Ире и Насте — я сказала, что всё расскажу позже. Они знали, что что-то не так, потому что их вызывали к директору и расспрашивали про меня и мою маму. Они, конечно, сказали, что ничего не знают.