Важенка. Портрет самозванки

Бабка успела поведать и о других своих тревогах. В девятой квартире, кроме самой Зинаиды Леонидовны и ее сына с женой, проживала еще семья молодоженов, такие друг за другом, как нитка с иголкой, тю-тю-тю, ну, он за ней, конечно. Лиля сразу вспомнила Важенкины рассказы о “белых крысятах”, как она их называла, муж — альбинос-подкаблучник, да-да, слышала о них. Так вот, Зинаида Леонидовна целый год о них хорошо думала, приличные люди, думала, своим в пример ставила, дружные, даже полы вместе моют. На удивленный Лилин взгляд бабка показала, как молодожен полощет жене тряпку и выжимает в ведро: говорю же, дружные очень. Лиля улыбалась. А на днях у Олега, сын ее, были именины. Много выпили, конечно. И, вот что ты думаешь, застукали в ванной молодожена с Надькой, моей невесткой. Он ее вот так вот, по-собачьи… Бабка показала как. Он такой худенький-худенький, бледный, а у Надьки жопа во!

Лиля не выдержала и засмеялась посредине улицы. Перетянула струну белобрысая. Лопнула подкаблучная добродетель о толстую Надькину корму. Надо будет Важенке рассказать.

Бежала и смеялась. На нее оборачивались прохожие.

* * *

Важенка вздрагивала от каждого нового звонка. Она сразу догадалась, что это Лиля. Во-первых, та разбудила ее по телефону в половине седьмого. Вы ошиблись номером! Хорошо, что голос спросонок трудно узнать. Осторожно опустила трубку на рычаг — Лиля в городе. Вернулась. Наверное, зареклась беспокоить из нарвской летней жизни, полной обид и сомнений, давала время на раздумья и чтобы соскучился, а вот шагнула на перрон — и раз десять за утро. Вот и сейчас никто больше не мог трезвонить так громко и властно, по-хозяйски нетерпеливо, не убирая палец с кнопки. И пока длился звон, Важенка стояла, окаменев, затаив дыхание, посредине комнаты.

Было слышно, как Лиля звонит в другие квартиры. Важенка на цыпочках сделала два шага к двери. Скривилась, как от боли, когда снова по квартире покатились оглушительные трели. Контрольный в голову. И только потом медленный перестук каблуков по ступеням. Важенка перебежала к окну в кухне.

Лиля медленно добрела до турника, дорожную сумку поставила на скамейку — то есть даже не заходя домой! Сидела, держась за лавку двумя руками, задрав плечи, тянула в воздух носочки, приподнимала и опускала ноги. За час ни разу не покурила.

Несколько первых минут Важенка безжизненно смотрела на нее сверху из-за кухонной занавески. В пустой голове пролетело — мне же к врачу скоро, и свадьба через три дня… Вскоре она очнулась, забегала по квартире, грязно ругаясь и прославляя небо, что Митя в Москве.

Чайник вскипел в третий раз. Она забывала плеснуть кипяток в кружку, он остывал, и приходилось начинать все заново — коробок, газ, обугленная спичка полетела в мусорное ведро. Еще два раза Важенка бросалась к двери, накидывала плащ, хваталась за щеколду. Просто поговорим, по-хорошему, она поймет, простит, у нас же ребенок!

В девять Лиля поднялась со скамьи, быстро пошла в сторону Среднеохтинского, и от ее твердого и радостного намерения, заметного даже с пятого этажа, стало еще тревожнее.

Важенка ушла в гостиную от запаха языка, варившегося на плите к приезду Мити. У Томы знакомый мясник на Кондратьевском. Накануне Важенка специально туда моталась именно за языком. Опустилась на диван. Вещи, часы, солнечный луч, все на месте, как совсем недавно в момент признания, только теперь у низкого солнца так мало сил разбрасывать по паркету свои пятна. И листья больше не волнуются в их янтарном блеске. Замерли в предчувствии конца. Тихо-тихо. И слышно, как на кухне варится язык. Яшенька с нижнего этажа уехал в свой Норильск вместе с красно-белым мячом из “Спорттоваров”. На балконе ниже этажом маленькая бабушка шуршит пакетами, вздыхает. Затихла вроде, но вдруг так отчетливо и горько: осень уже, вот так-то!

Важенка вдруг поняла, что сидит в плаще, надетом прямо на бюстгальтер.

* * *

Первые по очереди тесно стояли у дверей. Вылетев из кабинета, Лиля чуть не снесла взволнованную юную беременную с карточкой в руках. Извинилась, осторожно придержав ее за локти. Ничего, сказала беременная, с любопытством заглядывая ей в лицо.

— Плачет, — прошептали в спину.

— Беременность двенадцать недель, — немолодая докторша, которая в апреле была готова поставить Лиле “бесплодие неясного генеза”, замахала рукой в ответ на ее протест. — Это акушерские недели, мы по-другому считаем. Плод — да, мы уже не эмбрион… Черты лица сейчас формируются, пальчики разделяются, с плодом у нас все хорошо, надеюсь, ну и… поздравляю, мамочка! Анализы сейчас выпишу.

Сначала навернулись слезы. Она хотела их проглотить, скрыть, отвернувшись к стене. Стряхивала, смаргивала, путаясь в застежках юбки, но слез становилось все больше. Не сдержавшись, она разрыдалась. Юбка упала вниз. Стояла босиком рядом с креслом, закрыв лицо ладонями, плечи ее тряслись. Вокруг суетилась медсестра: вот марлечку чистенькую возьмите! Врач устало улыбалась со своего места.

— Конечно, столько ждали, надеялись, — приговаривала медсестра. — Заплачешь тут.