Важенка. Портрет самозванки

Из Нарвы в город обычно возвращались всей семьей в последние дни лета, на двух машинах со скарбом. Но на этот раз Лиле позарез нужно было попасть домой раньше остальных. Няня Нарву не любила, соскучилась по дому, садику, соседям, тоненько запросилась с Лилей. Напрасно пытались ее отговорить, пугали дорожными тяготами.

— Так хоть какое варенье поварю. Може, успею. Хоть яблок наберу. Совсем от огорода-то, от леса отсохла. Сахар ведь с весны запасла. Хоть картоху выкопаем, кочаны старые свернем. Совсем огород захирел.

Смотрела потерянно, отказывалась ждать еще пять дней. Лиля взяла нянину тяжелую руку, хотела напомнить про скрипку, про пальцы — какие еще кочаны! Сказать, что для нее это — чертов крюк длиною в полсуток: довезти, разгрузиться, вымыть пол, продуктовый, что-нибудь сварить. Но, заглянув в это ее волнение, в вечное “умру скоро, узнаешь тогда”, рассмеялась под грузом собственной радости — едем!

Прикрыв глаза в солнечной пыльной взвеси автобуса, она выстраивала по минутам всю цепочку завтрашних дел: утром электричка в город в 4:49, сразу в женскую консультацию за талоном, сдать анализы, домой мыться, переодеваться, как-то перехватить у Митьки ключи, чтобы приготовить ужин, вино. Вечером расцеловать его наконец-то, здесь сердце сжималось от нежности, рассказать, что у них — вуаля — будет ребенок! Весь последний месяц она крепко зажмуривалась, представляя его лицо при этих словах.

Няня застонала в своем углу. Поспешно откусив бутерброд, Лиля, обжигаясь, хлебнула чай, подбежала к кровати.

— Лилька, плохо мне, — няня задыхалась. — Ночью вообще думала, кончаюсь.

— Не разбудила, главное. А что болит? Где? — Лиля расстроенно опустилась на край кровати.

— Да тебя из пушек не добудишься. Звала вроде, звала… — Ее лицо на подушках казалось совсем бледным в сером свете, расползающемся от окна.

Лиля почти не слушала жалоб, обреченно понимая, что не ночевать ей сегодня у Мити.

— Бабочка, там бутерброды с докторской и суп на плитке вчерашний, вермишелевый, — через одеяло гладила круглое плечо. — Телек не включай, все равно там антенну нужно крутить, я вернусь, все сделаю. Вот транзистор слушай, я рядом поставила.

В половину один раз прокуковала кукушка.

— Лилька, гляди-ка, птица наша не вышла чего-то! Рычажок там какой-то… В прошлый раз так было — дед умер. Не к добру, Лилька!

Лиля, второпях завязывая кеды, подняла глаза на циферблат. Часы пробили, но сама кукушка не появилась из-за квадратной карболитовой дверцы. Что-то сломалось в старых часах.

— Ты, пожалуйста, держись. Горшок под кроватью, я помыла, на улицу ни шагу. Слышишь меня?

* * *

Она снова не успела позвонить Мите со станции, опаздывала на 4:49, а вчера на вокзале от няни было не отойти. Смотрела на темный призрак электрички, вырвавшейся из сырого тумана, успокаивала себя, что позвонит с Финбана или уже из поликлиники. Поезд свистнул, толкнул потоком воздуха, Лиля на самом краю платформы даже качнулась.

Шагнула в вагон. Все лето она держала себя в руках, чтобы не сорваться, не позвонить, не изливать в трубку душу, пусто внутри, кончилось, сгинуло. И вдруг ребенок… Их с Митькой ребенок! А как еще им было дать понять, что созданы друг для друга, что глупцы, что нет для них прощаний. Все прежние чувства на месте, встрепенулась душа, да с какой звенящей радостью, будто май в конце лета. Строго-настрого наметила, что скажет обо всем, когда вернется в город, не раньше. Чтобы удостовериться, чтобы не сглазить, чтобы…

Но с Финбана дозвониться тоже не получилось. Сначала ошиблась номером, разбудила какую-то несчастную, потом длинные гудки все время. Он сейчас должен вставать, собираться на работу. Может быть, Митя в отъезде или телефон неисправен? Высокая костлявая женщина постучала по стеклу двушкой.

Талон выдали на десять. Лиля нетерпеливо крутила диск уже в телефонной будке у консультации. У Мити по-прежнему никого, Никитин на дежурстве, мама сказала. Ленечка только что отбыл в свое НИИ.

Митя жил в двух остановках от поликлиники, и она в последний момент вскочила на подножку трамвая — восемь утра! можно еще застать его дома или у машины. Наверное, телефон отключили. Звенел трамвай, толкались, Лиля улыбалась, твердела локтями, защищая живот.

Его автомобиль у подъезда, а в гостиной приоткрыта балконная дверь. Она ускорила шаг, сердце забилось быстрее. Долго звонила в дверь, на которой знала каждую царапину. На левой створке, в верхнем углу, под укрывистым масляным слоем прячется вырезанное когда-то — ЛИЛЯ.

— Можно любить девочку и не кричать об этом на весь белый свет, — мама протянула Мите банку с краской.

— А если ты полюбишь кого-нибудь еще? — спросил отец, у него была такая же манера, как у Мити, откидывать волосы со лба. — Что тогда делать с этой надписью?

Лиля позвонила в соседние двери. Тишина. Двадцать седьмое августа — никто не хочет возвращаться в город, тянут, пьют лето до последнего глоточка. Медленно спускалась по лестнице, слушая гулкое цоканье своих каблуков. По слову на каждый шаг: если — полюбишь — кого-то — еще — если — полюбишь — кого-то… Перемена ритма.