Важенка. Портрет самозванки

Тата за калиткой куталась в шелковую шаль с длинными кистями. В любых обрушениях судьбы она не забывала оставаться в образе. Где-то подглядела, что страдать за городом нужно непременно кутаясь в шаль. Перед крыльцом дома Важенка остановилась и, запрокинув голову, восхищенно рассматривала его чешуйчатую башенку, граненую крышу-бочку. Модерн, небрежно сказала Тата.

На резных наличниках — птица Сирин и полудева-полурыба.

— Это фараонка, — Тата с умным видом трет подошвы о соломенную циновку. — Часто в резьбе бывает. От головы до пояса человек, от пояса до пяток — соминый плеск.

Важенка усмехнулась. Тата, порозовев, уже заговорщицки, весело:

— А знаешь, как от русалки спастись, чтобы не защекотала до смерти, не уволокла на дно? Берешь с собой пучок полыни. При встрече она непременно подбежит, спросит: полынь или петрушка? Полынь! Прячься под тын, закричит, и мимо. В этот момент нужно успеть ей этот пучок в глаза бросить. А если ответишь “петрушка”, она тогда: ах ты моя душка! И ну щекотать.

В доме тепло, и не нарадоваться этому теплу. В гостиной горит камин, и Важенка смеется: как хорошо, моя душка! Тата достает из кошелька, расшитого бисером, пять рублей: это за такси! спасибо, что приехала! Ее глаза влажнеют. Пригляделась, всплеснула руками:

— Важенка, какая же ты красотка! А платье, платье! В модных огурцах. А серьги, боже! Это все Аркадий, да? Малахит, да? Прямо в тон огурцам, — Тата крутит смеющуюся Важенку, гладит рукой трикотаж. — Ты привезла выпить?

— Да, — кивает Важенка, озирается. — А тут нету, что ли?

— Он говорит, что я слишком много пью, — Тата печальна. — И запирает бар на ключ. Можно только с ним, когда он приезжает по пятницам, ну или на неделе бывает.

Просторную льняную салфетку бросили прямо на ковер у камина. Там и накрыли, расселись среди подушек-кочек. Тата зажгла свечи. Ну, говори уже, Тата.

С хозяином дачи Евгением Краевым ее познакомил Поспелов, с которым Тата жила перед этим три месяца. Он чем-то напоминал Аркадия, но в сто раз хуже — у Аркадия хотя бы жена, и все выходные он дома. Поспелов же был при Тате неотлучно, каждую ночь требовал любви, давил ее своим животиком, и Тата оглушала себя алкоголем, чтобы хоть как-то отвечать на осточертевшие ласки.

— Я без бутылки водки в постель теперь не ложусь.

Фразу эту Важенка украла, с шиком разворачивала перед подругами, говоря об Аркадии. По их лицам метались тени ужаса и восторга.

Краев был художник-дизайнер, занятие почти космическое для человека. “Дизайнер?” — специально переспросила Важенка, чувствуя, как сладко небу. “Дизайнер”, — с удовольствием подтвердила Тата.

— Он чем только не занимается, вывески, малые формы, световая реклама, — забывшись, заученно щебетала Тата. — На Олимпиаду работал, для Внешторгиздата многое делал, для Торговой палаты… В доме даже сауна есть.

В феврале Поспелов привел Тату на день рождения Краевской жены, в прошлом манекенщицы из Дома мод на Петроградской.

— Она сначала в ГУМе демонстратором была, после того как ее Зайцев не взял. А потом уже здесь, в Ленинграде, волею судеб.

В квартире дизайнера — черные стены и яркие кожаные диваны, свет необычный, зеленые коктейли, огромные динамики. У Таты кружилась голова.

— Феличита, — тихонько подпевала она. — Я учусь в институте советской торговли, ты мне не чета.

Гости расхаживали с бокалами в руках, еще не подозревая о том, что ни сала, ни пельменей после закусок не последует. На белых блюдах — цветастые бутерброды со шпротами, икрой, лососем, сырокопченой колбасой, нашлепки свежего огурчика и лимона, оливки — она их никогда в жизни! А в тарталетках салат “Мимоза”. Тата пришла в восторг. Впервые она видела, что кто-то отказался от застолья с обильными закусками, жирным горячим, от водочных рек и заливной рыбы. Как за границей. Аккуратно сплюнула оливку в салфетку. Потом жадно поедала длинный треугольник пиццы.

Хозяина не было, и голенастая именинница все время расстроенно косилась на входную дверь. Тата невольно тоже тянула шею, потом встала в гостиной так, чтобы через ее распахнутые двери хорошо просматривался вход в квартиру. “I was made for loving you” гремела, пьянила, сотрясала воздух вокруг, басы забирались в почки, металлический привкус во рту. Ей вдруг стало пусто и одиноко, как на скале перед прыжком в море. Да-да, не смотри так, Важенка, было однажды на спор… нет, проиграла тогда, не смогла.

Разумеется, она знала, что Краев хорош собой! Поспелов в приступах водочной злобы на все лады склонял удачливого друга: Женька, сука, до Лизки пустое место был, все сделали денежки ее папаши, связи его, а этот… гол как сокол, только рожа да талант, вот бабы и липнут, как мухи на помет. И Тата притворно зевала на это, вместо того чтобы крикнуть: так больше ничего и не надо! И ждала, очень ждала встречи. Знала, да, что красив: в гостиной фотопортрет на стене, невероятный. Но чтобы настолько…