Важенка. Портрет самозванки

Даже посылки от матери она вскрывала тайком, без Мити. Варенье и орехи в них были переложены какими-то подрубленными тряпочками из старых простыней, прихватками из лоскутов. Важенка стеснялась этого скудного ангарского приданого, точно оно могло рассказать Мите что-то постыдное о ней, пошлое до омерзения, так не вяжущееся с фото БГ на белой стене прихожей. Митя, обнаружив у плиты новенькую нарядную прихватку, удивленно покрутил ее. Она покраснела, сообщила, что это от бабушки. Прижал прихватку к щеке, засмеялся.

Важенка опустила трубку на рычаг, но телефон немедленно затрезвонил снова. Вздрогнула, потому что боялась любых звонков.

— Ангарск, одиннадцать минут, — в голосе телефонистки вибрировала стальная пластинка.

Она шагнула за тряпкой в прихожую.

Оттирала следы пальцев и думала, что с июня ни весточки от Лили. Так долго она молчала впервые, и Важенка понимала, что тишина эта особенная, просто решила выждать, дать Мите соскучиться, и как же повезло с этим молчанием, с их размолвкой, когда Митя в начале лета в одночасье сорвался на юг.

Разговор о возможной беременности пришелся на выходные. Субботняя чистая комната с распахнутой настежь балконной дверью, синие обои с вытертым золотом, в нагретых световых прямоугольниках на паркете мельтешили тени тополиных верхушек, колотились листья, как будто рукоплескали. На венском стуле ее домашний сарафан, в котором она была в их первую встречу, как давно это было. Из кухни запах вареной курицы, часы пробили половину первого, и от соседей снизу кто-то закричал с балкона: Яшенька, обедать! Этот Яшенька здесь не живет, он приехал с родителями в отпуск из Норильска. Ему купили мяч в “Спорттоварах” на Красногвардейской, и теперь он тоскливо и одиноко стучал им во дворе.

Важенка сидела на краешке дивана, горбясь, странно свесив ладони между коленями. Перед тем как начать разговор, она сняла накипь с бульона. Запомнила, как оцарапала сердце первая Митина растерянность. Он морщил лоб, глаза замерзли. А потом мерил шагами комнату, взволнованный, твердил о том, как неожиданно, но хорошо, хорошо, целый прекрасный его ребенок. Говорил и словно прислушивался к себе. Кидался к ней, снова и снова тряс ее легонько за плечи. Она не отвечала, силясь понять, что стоит за всем этим волнением, за многими словами о том, что он ее не бросит, не оставит, и так на все лады. Но вот наконец-то он обрадовался, просиял: у нас будет ребенок! Повторил, ударяя по каждому слову, и засмеялся. Мы поженимся, Важенка!

Она слабо улыбнулась, разрыдалась.

* * *

В июле и августе легко прожить в сталинке на Большеохтинском незаметной летней тенью. Лестничная клетка словно вымерла, все куда-то поразъехались, отпуска. В лифте иногда натыкалась на соседей, но они смотрели безучастно, думая, что она пришла кого-то навестить. И только маленькая подслеповатая бабулька, у которой гостил Яша из Норильска, спросила с любопытством: “Что же, новая девушка у тебя, Митенька?”

— Это моя невеста! — улыбнулся Митя, приобнял Важенку за талию.

— А-а-а, то-то я и слышу, на скрипочке никто не играет! — прошелестела бабулька сухим листиком.

Бабушка явно не из дворян, Смольный не заканчивала, тихо заметила Важенка уже на улице. Митя с задумчивой улыбкой смотрел куда-то далеко.

Дома о Лиле замолчали, как только решили расписаться. Договорились не тянуть. Но за пару дней до подачи заявления Митя вдруг виновато попросил все перенести. Поженимся попозже, скажем, в сентябре или в октябре. Важенка расстроенно объяснила, что ей нужно вставать на учет, женская консультация, все строго, нужна прописка, а пропишут ее только после штампа в паспорте.

— Ну да, ну да, — Митя растерянно поскреб ухо. — Тогда завтра после работы…

Прописка для постановки на учет была не нужна, но Важенка торопилась с регистрацией до возвращения в город всех когда-то значимых персонажей в Митиной жизни. На ее счастье, позвонила заграничная тетка, долго кричала через океан, чтобы он наконец решил что-то с отъездом, и есть ли семья в его скорых планах, и если да, то тогда в приглашении на работу эту семью надо указывать, не один, мол, человек…

— Тетя, я женюсь! — вдруг тоже крикнул Митя. — Ее зовут Ирина, и она совершенно потрясающая.

Важенка смущенно смеялась, выглянув из кухни. Держала ладонь под шумовкой, чтобы не накапало на паркет, а тетка, помолчав, произнесла: “Господи всемогущий”. После ее звонка событиям была придана приятная скорость, и уже на следующий день они отправились во Дворец бракосочетания на набережной Красного Флота подавать заявление. Важенке хотелось расписаться непременно в этом роскошном здании. Она представляла, как в последний день лета они спустятся вниз по великолепной дворцовой лестнице, выйдут на крыльцо, держась за руки, с одинаковым тонким золотом на безымянном. Она снимет туфли — их жалко, они итальянские, с изящной шпилькой, сливочные, сияющие, а внутри нестерпимо алые. По талонам в салоне для новобрачных. Пройдут вдоль реки к Дворцовому, спустятся к воде на стрелке Васильевского. Нет, туфли уже не снять, только бы не было дождя.