Важенка. Портрет самозванки

— Да ты чего? — Митя развеселился. — На протяжении пятнадцати последних лет у Наточки было сразу два возлюбленных. Секретарь обкома, правда в прошлом, какой-то центральный район, и врач-психиатр. Они, кстати, знали друг о друге. Поочередно праздновали с ней праздники. Если, скажем, в сам Новый год — психиатр, то секретарь приходил с шампанским к вечеру первого января, ну и так далее. Все были довольны. Про секретаря помню смешное: Ната седьмого ноября выложила оливье в салатник такой горкой и сверху написала зеленым горошком “Слава КПСС”, и бац перед ним на стол.

Весь вагон глазел на нее. Высокий хвост, темно-синее платье по фигуре, французские духи. На нее теперь часто оборачивались.

— Предупреждаю, она матерится, — сказал Митя.

— Да-а? Никогда бы не подумала!

— Наточка из репрессированных. Недолго, но сидела. Это оттуда. Невозможно быть там и не ругаться. Уголовники, политические, все смешалось. А когда они возвращались, мат захватили с собой. Сюда, на большую землю. Истинно петербургская интеллигенция знаешь как кроет! Эрмитажные все, научники… Такой особый шик, свобода, культурное сопротивление, что ли.

— Наточка любила Лилю?

Он удивленно смотрел на нее, все еще улыбаясь по инерции.

— Почему в прошедшем? Думаю, любит, — Митя зачем-то потрогал переносицу. — Этого же не отменить…

Ей хотелось сдержаться. Ей позарез нужно было сдержаться. Несколько мгновений Важенка смотрела на себя в черные стекла вагона. Попыталась выпрямиться, не сутулиться. Отвлечься.

— Слушай, а ты можешь один? Можно я не поеду? Я тебя очень прошу. Я не хочу, понятно? Какая-то Ната, обед! Будет меня рассматривать. А зачем? Ясно же, что я авантюристка, соблазнившая ее мальчика. Я прямо вижу…

Митя болезненно сморщился, потом молча смотрел на нее. Едва заметно кивнул. Поезд подходил к станции “Гостиный Двор”.

Она сразу опомнилась. Ярость, как отлив в ускоренной съемке, стала быстро отступать. Целовала его, прощаясь, заглянула в глаза. Я буду ждать тебя дома, угу? Я буду очень тебя ждать. Не остановил.

Вышла, все время оглядываясь. Махала рукой. Люди на скамьях не сводили с них глаз. Митя прикрыл веки.

Она растерянно шла вдоль платформы. Осторожно, двери закрываются. В последнюю секунду успела запрыгнуть в тот же самый поезд. Просто другой вагон.

Наточка жила рядом с “Прибалтийской” в престижных новостройках. Жаловалась, что ее обманули при размене: ветер с залива дул через стыки. Такие ледяные стены. Куталась в шаль, с тоской вспоминая коммуналку на Невском. В ее годы так трудно приготовить большой обед, она всю неделю провела в очередях, вылавливая дефицитные продукты. Все время звонила, советовалась насчет меню. Торжественно объявила, что после жаркого их ждет “Наполеон”.

— Наверное, последний раз в жизни буду печь. Слишком хлопотно с коржами, — грустно добавила Наточка.

Митя не мог ее подвести и не доехать до воскресного стола. Наверное, больше всего в минуту ее гнева он страшился, что Важенка утянет домой и его, а бедная Наточка останется одна с “Наполеоном”.

Этот перегон между “Гостинкой” и “Василеостровской” — самый длинный под Невой. Длинный и шумный.

На “Василеостровской” двери распахнулись, и как ни в чем не бывало Важенка шагнула обратно в вагон, где ехал Митя. Кто-то ахнул, а высокая женщина оборвала разговор на полуслове. Засмеялась, показывая на нее пальцем.

Она приблизилась со словами, что как только вышла, так сразу и передумала. Пришлось вот догонять его тем же поездом. Добавила, что скучала.

Митя смотрел чуть прищурившись, немного отстраненно, казалось, не реагируя на взмахи ее ресниц. Взяла его за пуговицу, что-то заканючила. И тогда, не глядя на Важенку, он притянул ее за шею одной рукой, порывисто прижал к плечу.

Граждане в вагоне заулыбались.

* * *

Два платья глубокого синего цвета почти совпадали по оттенку.

— Как мило, — суховато произнесла Наточка, покачав у двери пальчики Важенки.

Митя был на седьмом небе, уловив в этом совпадении целую череду последующих.

На подступах к дому Важенка внезапно почувствовала вялость, никак не могла развеселиться, настроиться на знакомство. Древних старух покоряют непосредственностью. А ей после пережитого в метро, когда из-за глупого приступа гнева она чуть всего не лишилась, было не пробудить в себе чудную бабочку Одри Хепбёрн. На искренность не было сил. Она шагнула на порог старушки абсолютно опустошенной.

Кружевной ворот Наточки был сколот камеей, чуть тряслась голова, запах ландыша в тесной прихожей. Сизая радужка подернулась уже каким-то потусторонним туманцем, и из-за этого было неприятно смотреть ей в глаза. Седые волосы забраны в низкий пук, и только две пряди у лица кокетливо завиты. Важенка сразу почувствовала, что не нравится хозяйке.

— Митенька, — Ната теребила брошь у воротника. — Я вот переживаю, что весь песок ушел в готовку, а чай будем пить… Что же, без сахара? Может, просто с тортом?

— Так мы сгоняем вниз, да и делов. В вашу “Булочную”, — вдруг собралась Важенка.

— Да не вопрос! — Митя заново принялся шнуровать кроссовки, поглядывая на них со своих корточек, любовался.