Нужно сделать что-то еще. Ага. Губная помада и лак для ногтей. Лежат в сумке на заднем сиденье моего «фиата». Я наклоняюсь, чтобы намазать ей губы и ногти алыми блестками.
Неплохо, София.
Теперь ботинки. Почти по размеру.
Я включаю мотор и вновь несусь по темной извилистой дороге.
Парковка Райского заповедника, несколько минут после полуночи. Ни души. Ни одной парочки. Ни одного туриста. Нудистов тоже нет. Мне чертовски везет, что дождь молотил все утро, как дробный таран. Размывая в заповеднике все тропинки. Превращая их в натуральное болото. В неаппетитную топь. И еще до полуночи отправляя домой любителей прогуляться у реки.
Я окунаю Эгги в реку Кэм и твердой рукой прижимаю ее тело.
Она пытается сопротивляться? Или мне только кажется? Усталость шутит шутки с моими мозгами?
Я считаю до ста и отпускаю руку. Перепарковываю «фиат» у края Гранчестерского луга и дочиста протираю машину.
Иду пешком в Котон. Все три мили. Ногами. Падаю на Эггину кровать с четырьмя столбиками. Несмотря на то, что она воняет отравой от Диора и заслана жуткими зелеными простынями в тон плесени. Когда задолбаешься, даже Эггино дерьмо кажется не таким уж вонючим.
Все снова черное.
Поразительно, как иногда оказываются полезными, казалось бы, бесполезные умения. Когда припрет.
Например, умение задерживать под водой дыхание. Я научилась этому еще в детстве, на Бермудах, во время бесконечных уроков плавания в отцовском бассейне. Очень пригодилось в реке Кэм. Или начальный уровень русского – я прошла этот курс в первый год Кембриджа. Спасибо папаше, он настоял, чтобы я выучила этот язык, когда решил жениться на белорусской стриптизерше. Он надеялся, что так я буду лучше понимать свою мачеху. (К счастью для меня и к большому несчастью для нее, из этого ничего не вышло.) Зато здорово мне помогло, когда на Эггин мобильник позвонил мистер Детектив-Недоделанный-Инквизитор, чтобы проинформировать ее о моей безвременной кончине. Я тихо посмеивалась, болтая с ним в ту субботу из-за жалюзи моего законного дома. (Надеюсь, я не перестаралась с русским акцентом.)
В тот день, кроме разговора с детективом, я сделала еще несколько важных дел. Отправила в мусорный бак пятнадцать флаконов кокса. Напоила пятью литрами абсента корявое горшочное деревце в углу комнаты. Сожгла в камине все Эггины бумажные дневники. Как следует приложила кухонным молотком ее айдай. Даже купила по интернету персидскую кошку. Белую мохнатую красавицу, точную копию мертвого Катапульта. Как и я, новая кошка быстро привыкла к сварливому Хрущеву. И к своему имени – Кататоша. В отличие от меня.
Я терпеть не могу свое новое имя. Меня буквально передергивает, когда приходится выводить «Агнесса» в разных бумагах. Даже теперь, когда я отработала подпись (после месяцев тренировок). Это имя хуже, чем София Алисса. И уж точно намного хуже, чем Анна Мэй. Но видимо, надо привыкать. Есть даже изысканная ирония – называться Агнессой. Ведь это имя означает «чистая» и «святая».
Если и есть, блин, на свете чистая святая женщина, то это я.
Я знала трех человек, которые могли заходить в Эггин котонский дом – время от времени или постоянно. Приходящий итальянский хахаль, болтливая полька-домработница и талантище-садовник из Венгрии.
Для начала я отправила эсэмэску итальянскому хахалю. С Эггиного мобильного телефона, разумеется.
Послание было кратким и нежным.
«Иди на йух, – говорилось в нем. – Между нами все кончено».
Сработало. Я больше о нем не слышала. Я также послала эсэмэски домработнице и садовнику, сообщив, что больше не нуждаюсь в их услугах.
Я оставила Эггин «феррари» (хотя, вообще-то, предпочитаю «БМВ»). Оставила и золоченую мебель. Оставила одежду. И даже носила ее каждый день. Для безопасности. Люди, в конце концов, могли бы заподозрить неладное, если бы «Агнесса» вдруг стала гулять по округе в облегающем ярко-красном платье от Эли Сааба. Вместо ядовито-зеленой гадости, которую она обычно носит. Представляю, как носатая соседка-моно рассуждает у себя в дневнике о том, как сильно изменилась «Агнесса»:
Это недопустимо.