Вчера-позавчера

Спросил один у несущих носилки: «Кто умер?» Ответили ему: «Один из неверующих». Заметил другой: «Если умирает неверующий, сказано об этом в Писании, все равно не нужно говорить о покойном плохо». Спросил третий: «Кто он, этот покойник?» Ответили ему: «Художник один из Нахалат Шивы». Вступил четвертый в разговор и сказал: «Почему не профессор Шац?» Сказал пятый: «Благословен Судья Истинный! Я видел этого художника в праздник Шавуот у могилы царя Давида. Еще не вошел он в лета, а уже приказал долго жить». Заметил шестой: «Разве одни старики должны умирать? Иногда также и молодого человека находит смерть».

Понял Ицхак, о ком речь. А он уже готов был пройти мимо носилок, и вернуться к себе домой, и есть, и пить, и валяться в кровати, и наслаждаться отдыхом. Застыл он на месте и смотрел на стертые шесты, перевязанные грубыми веревками, а на них простерт мертвый Блойкопф, и небольшая кучка народу идет за ним. Одни уходят, а другие приходят. Оторвал Ицхак ноги от мостовой и побежал за мертвым. Мог он оставить свою поклажу в любой лавке и пойти на кладбище, но в тот момент ослепли его глаза и зашлось сердце от смерти друга. Шел он рядом с погребальными носилками, грязный, заляпанный красками – и ведро с красками висит на его локте, и лестница лежит на его плече, – пока не опустили Шимшона Блойкопфа в яму и не засыпали землей.

Шимшон Блойкопф умер в полдень в канун субботы, и надо было доставить тело на кладбище до наступления субботы, поэтому не успели еще его друзья узнать о кончине Блойкопфа, как уже похоронили его.

5

Вечером после ужина пришли художники, и писатели, и учителя, и общественные деятели к вдове с визитом соболезнования. Явился профессор Шац, закутанный в белый плащ бедуина. И с ним заведующий отделением изготовления ковров, закутанный, как и его учитель, в плащ. И с ними – Кляйнгоф, писатель, гордившийся тем, что он был одним из первых, написавшим статью о Блойкопфе и сделавшим его имя известным в мире. Следом за ними пришел писатель Гильбоа и с ним художник Мантельзак, который проглотил свою обиду и не отвернулся в этот час от Блойкопфа, хотя Блойкопф называл его пачкуном. Потом вошел Спокойный, чей портрет написал Блойкопф. Пришла в голову Спокойному мысль, что теперь, когда Блойкопф умер, налетят коллекционеры, и бойкие критики напишут о некоторых его работах и, конечно, об этом портрете; все, понимающие в живописи, хвалят портрет и говорят, что он удался. Спокойный был рад этому и не рад: с одной стороны, имя его станет известным в мире, с другой стороны – вдруг тогда вдова вспомнит, что он не заплатил за картину. Под конец пришел наш друг Элиэзер Крастин, кроткий и скромный художник, который делал свое дело, верил в свое призвание и не искал славы. Он не принадлежал к кругу Блойкопфа и не любил его работы, но всегда приходил к нему на помощь в трудную минуту и исчезал, когда хотели с ним расплатиться. Скорбел Крастин о скончавшемся Шимшоне Блойкопфе, жалел овдовевшую Тосю и думал о том, как поделиться с вдовой куском хлеба так, чтобы она не почувствовала этого и не стыдилась бы.

Тося, вдова, лежала больная, и одна из женщин, исполнявшая временами обязанности сестры милосердия, ухаживала за нею. Каждый входящий в дом подходил к вдове, жал ей руку и что-то говорил ей с траурным выражением лица. Ицхак тоже пришел. Так как он был на похоронах, он не успел переодеться, а так как собирался провести субботу дома, не побрился. Он выделялся своей простой фигурой мастерового, и вызывало удивление: как это он затесался тут среди учителей, и писателей, и художников, и функционеров. Взглянула на него одна из девушек, ее как-то приглашала госпожа Блойкопф ради него. Посмотрела на него ласково и сказала: «Неужели можно было представить себе, что Шимшон покинет нас так, вдруг?» Взглянул на нее Ицхак в замешательстве. Хотя он видел, как хоронили Блойкопфа, не мог он свыкнуться с мыслью о его смерти.