Вчера-позавчера

Через час-другой ушло большинство из пришедших и не осталось никого, кроме самых близких. Показал один на новую неоконченную картину на стене и сказал: «Хорошо потрудился он для своей вдовы». Принялись все советоваться, где взять вдове средства на жизнь, как ей прокормиться? Встал один из присутствующих и попрощался со всеми, за ним встал второй, и потом третий, и четвертый. Не прошло много времени, как опустел подвал и не осталось там никого, кроме Ицхака и той женщины, что ухаживала за вдовой. Подняла госпожа Блойкопф на него глаза и сказала: «Господин Кумар, ты здесь?» Кивнул он ей головой и заплакал. Выпрямилась она на постели и сказала: «Ты не думаешь, что я виновата в его смерти?» Вскричал Ицхак: «Кто? Ты?!» Сказала она: «И я тоже говорю себе, что я не виновата в его смерти, только, когда я видела, как он растрачивает свои силы, просила, чтобы он отдохнул немного. А он не слушал меня, пока не выпала кисть у него из рук и он не умер. Прошу тебя, господин Кумар, пододвинь ко мне картину, вот она, стоит на моем столе. Или нет, оставь ее на месте. Или нет – только пододвинь ее ко мне, а госпожа Константиновская будет так добра и посветит мне лампой». Пододвинул Ицхак к ней картину. Посмотрела на нее Тося и сказала: «Еще не впиталась краска, а он уже лежит мертвый». Тося не плакала. И глаза ее были сухие. Но горе заволокло ей глаза. Наконец она протянула Ицхаку руку и сказала: «Когда кончишь работу, навести меня. Прощай!» – «Доброй субботы!» – ответил Ицхак сквозь слезы. Вздрогнула госпожа Блойкопф и сказала: «Суббота сегодня!» И зарыдала навзрыд.

6

Субботний день прошел. У праведников – в занятиях Торой и молитве, в еде, питье и сне; у обычных людей – в еде, питье и сне. Как он прошел у вдовы Блойкопфа? У вдовы Блойкопфа – прошел в скорби и трауре. То же самое было с Ицхаком. Тысячу раз на день говорил себе Ицхак: Блойкопф умер. И тут же возражал себе: Блойкопф не умер. Но в глубине души знал Ицхак, что, если войдет в дом Блойкопфа, не найдет Блойкопфа. И когда понимал Ицхак это, прижимался головой к стене и плакал. Так он провел почти весь день у себя в комнате. Небритая щетина колола ему лицо, как укусы комаров. И что-то, как комар, сверлило ему мозг. А когда день подошел к концу и стены комнаты потемнели, стало так черно у него на душе, что не мог он больше терпеть эту муку. Поднялся и вышел. И когда он вышел на улицу, показалось ему, что что-то не так, как всегда. На самом деле ничего не изменилось снаружи, изменение произошло внутри, в его сердце, а он думал, что мир тоже изменился. Когда же понял, что не изменилось ничего, поразился, что все идет своим порядком, без перемен. И когда увидел девушек, одетых в субботние платья, прогуливающихся себе по улице, опять поразился. Сказало ему его сердце: что ты удивляешься им? Разве знают они, как велика твоя потеря? И вновь понял он, что потерял! Чуточку легче стало ему от доносившихся из синагог и бейт мидрашей голосов тех, кто читал псалмы и учил Гемару. И ему тоже захотелось зайти в один из бейт мидрашей, но он не зашел, постеснялся. Пошел он дальше и спустился на улицу Яффо, а оттуда – к Яффским воротам, а оттуда – прошел в Старый город внутри стен, а оттуда – к Западной стене.

Святая тишина пребывала на камнях стены. Один миньян уже закончил полуденную молитву, и другой миньян приступил к молитве. И среди молящихся стоит Элиэзер Крастин в черной пелерине. Когда закончили они молитву, прижался Крастин головой к стене и произнес кадиш. Был там один человек, которому помогал Крастин деньгами, и человек этот знал, что художник приходится сыном сестре праведника рабби Нафтали из Амстердама, одного из крупнейших знатоков Талмуда. Подошел он к нему и спросил его, не день ли поминовения у него, раз он говорит кадиш? Сказал ему Крастин: «Друг был у меня, он умер бездетным». Спросил он: «Как его зовут?» Сказал Крастин ему. Сказал ему тот: «Отбирают заповедь у человека, который должен делать это. Старец один из моего квартала обещал этому художнику говорить после его смерти кадиш. Пойду и передам ему».

Еще раз собрались друзья покойного обсудить, на какие средства жить его вдове. Поскольку невозможно найти решение, стоя на одной ноге, отложили этот вопрос на другое время. И Ицхак тоже ничего не мог придумать. Один советовал ей открыть столовую, другой предлагал всякие другие вещи, но все это не нравилось ему. Пока что помогал ей Ицхак в ее нужде и был благодарен, что она не возражала.

Однажды пришел один лавочник в подвал заказать для себя вывеску. И он не знал, что Блойкопф умер. В этот момент оказался там Ицхак. Сказал Ицхак: «Я сделаю вывеску». Изготовил он вывеску и отдал заработанные деньги Тосе. Тося сказала Ицхаку: «Шимшон, мой муж, оставил краски, и кисти, и холст. Возьми их, и будем компаньонами и поделим между нами прибыль». Согласился Ицхак на это, а в глубине души подумал: если это и не дает заработка, так зато дает возможность помочь вдове достойным путем.