Вдали от безумной толпы

Тому, кто ходит дозором, предпочтительно оставаться невидимым, посему фонарь Батшебы был потайным. Время от времени она отодвигала заслонку и с хладнокровием городского полисмена оглядывала темные углы и закоулки. Спокойствие ее проистекало, вероятно, не из отсутствия страха перед опасностью, а из того, что она о таковой не подозревала. До сих пор ей ни разу не доводилось обнаруживать ничего опаснее лошади, у которой в стойле мало соломы, птицы, не загнанной в курятник, или незапертой двери.

В этот вечер, обойдя все постройки, Батшеба направилась к загону, где царила тишина, нарушаемая лишь чавканьем множества ртов и громогласным сопением едва видимых носов. Вздохи завершались всхрапываньем и фырканьем, напоминающим шум медленно раздуваемых кузнечных мехов, а затем возобновлялось жевание. При помощи деятельного воображения глаз человека мог различить несколько пар бело-розовых ноздрей, формою похожих на пещеры, а на ощупь очень влажных и липких, так что от прикосновения к ним непривычной руке делалось неприятно. Рты обнаруживали сильную склонность заключать в себя любые части человеческой одежды, до каких только дотягивались языки. Тот, чье зрение особенно остро, мог увидать коричневый лоб и два глаза, глядящих перед собою в упор, но без злобы. Надо всем этим белели рога, имеющие форму двух молодых месяцев. Наконец, протяжное «му-у-у» рассеивало последние сомнения пришельца в том, что перед ним именно Дейзи, Белокопытка, Бонни-Лэсс, Джолли-Оу, Пятнистая, Глазастая и прочие почтенные девонширские коровы, принадлежащие фермерше Батшебе Эвердин.

Путь из коровьего загона к дому пролегал по тропе, петляющей между конусами молодых елей, посаженных несколькими годами ранее для защиты фермы от северного ветра. Густые ветви смыкались друг с другом над головою идущего, образуя кровлю, под которою безоблачным днем бывало пасмурно, ранним вечером – сумеречно, в сумерки – темно, как в полночь, а в полночь – черно, как во дни девятой казни египетской. Ельник казался просторною залой с низким перистым потолком, поддерживаемым стройными колоннами живого дерева, и полом, устланным сероватым ковром из осыпавшихся игл и прелых шишек, сквозь который кое-где пробивались травинки.

Во время вечерних обходов этот участок пути всегда внушал хозяйке фермы некоторые опасения, хотя и не настолько сильные, чтобы она брала кого-то себе в провожатые. Тихо, как Время, пробираясь по лесной тропе, Батшеба расслышала нечто похожее на шорох шагов. Да, кто-то шел ей навстречу. Собственные ее шаги мгновенно сделались вовсе беззвучными, словно не ноги человека ступали, а падали снежные хлопья. Фермерша напомнила себе, что тропа принадлежит общине, и неизвестный путник может оказаться селянином, идущим домой. Ей самой оставалось пройти до дома совсем немного, и все же встреча с незнакомцем в темной роще была ей неприятна. Шум шагов между тем нарастал, приближаясь. Еще немного, и неизвестный прошел бы мимо, но вдруг Батшеба почувствовала, как что-то потянуло и накрепко пришпилило к земле подол ее платья. Вынужденная резко остановиться, она на миг потеряла равновесие и, выставив руки, чтобы не упасть, ощутила ладонями теплую ткань и пуговицы чьей-то одежды.

– Вот так случай! – произнес мужской голос над головою Батшебы. – Я тебя не ушиб, приятель?

– Нет, – ответила Батшеба, стараясь отслониться.

– Видно, мы как-то зацепились друг за друга.

– Да.

– Вы женщина?

– Да.

– Наверное, мне следовало сказать «леди».

– Это неважно.

– А я мужчина.

– Ах! – Батшеба снова тщетно потянула за подол.

– Это у вас, я полагаю, тайный фонарь?

– Да.

– Если позволите, я его открою и вас освобожу.

Рука мужчины схватила фонарь, отворила дверцу, и лучи хлынули наружу из заточения. То, что открылось взору Батшебы, потрясло ее. Незнакомец, к которому она была пришпилена, сверкал медью и багрянцем военного мундира. Его появление из темноты поразило не меньше, чем трубный звук, раздавшийся в полной тишине. Тьма, до сих пор, как genius loci[35], безраздельно властвовавшая в ельнике, была внезапно рассеяна – причем не столько светом фонаря, сколько тем, что фонарь осветил. Батшеба ожидала увидеть зловещую фигуру в мрачном одеянии, и теперь ей казалось, будто произошло чудесное превращение.

Суть произошедшего сразу стала ясна: шпора драгуна запуталась в кружеве, украшавшем низ платья Батшебы. Военный бросил взгляд на ее лицо и с внезапно удвоившейся галантностью произнес:

– Я сию же минуту отцеплю вашу юбку, мисс.

– Ах нет, благодарю вас, я сама, – поспешно ответила Батшеба и склонилась, дабы исполнить свое намерение, но это оказалось непросто: колесико шпоры так запуталось в нитках, что для его освобождения требовалось время.

Драгун тоже нагнулся. Фонарь, стоявший на земле между ними, как огромный светлячок, озарял ветви елей и высокую влажную траву. Его лучи ярко освещали лица Батшебы и незнакомца, чьи фигуры отбрасывали огромные тени, которые, искажаясь и путаясь, ползли по стволам деревьев, пока не сходили на нет.