В самом доме так оно и было. Мой маленький мирок оставался в точности таким, как и прежде: те же стены, те же чашки, та же мебель. Но вот снаружи все преобразилось. На тротуаре напротив нашего дома теперь словно разворачивалась какая-то «мыльная опера»: он просто кишел людьми, которые откуда-то появлялись, туда-сюда ходили, сидели, глядя на мою дверь. И все надеялись хоть глазком меня увидеть.
Время от времени мне приходилось куда-то из дома выходить, и тогда я старалась облачиться как можно более неузнаваемо, полностью закрывалась одеждой и подолгу собиралась с духом в прихожей, прежде чем быстро и внезапно выскочить за дверь. Естественно, совсем избежать фотокамер было невозможно, но я все же надеялась, что рано или поздно им надоест делать одни и те же снимки, на которых я иду по дорожке перед домом. А еще я сообразила мурлыкать про себя какую-нибудь песенку, чтобы не обращать внимания на разные вопросы и выкрики.
Хуже всего было, когда я ездила в тюрьму навестить Глена. Это означало воспользоваться автобусом, и газетчики устремлялись за мной к остановке, фотографируя и меня, и прочих пассажиров. Досаждали там всем и каждому, и раздражение людей быстро переносилось на меня. Я была в этом не виновата, но обвиняли все равно меня. За то, что я – его жена.
Я пыталась ходить на разные автобусные остановки, но очень скоро уже «наелась» их играми и в итоге просто смирилась, дожидаясь, пока им самим все это надоест.
И вот я садилась на 380‑й автобус до Белмарша, положив на колени полиэтиленовый, с ручками пакет и делая вид, будто еду за покупками. Я дожидалась, пока кто-то нажмет звонок водителю перед остановкой у тюрьмы, и быстренько выбиралась наружу. Со мной заодно выходили и другие женщины с колясками, с орущими детьми, и я брела за ними на приличном расстоянии к залу для посещений, чтобы никто не подумал, что я такая же, как они.
Глен находился в предварительном заключении, а потому насчет свиданий с ним не так и много было правил, но одно мне понравилось больше всего: я не должна была надевать туда высокие каблуки, короткие юбки и полупрозрачную одежду. Меня это даже рассмешило. По первости я носила брюки с джемпером: и красиво, и безопасно.
Однако Глену это не понравилось.
– Надеюсь, ты не дашь себе опуститься, Джинни, – сказал он, и в следующий раз я накрасила губы помадой.
Глену полагалось три свидания в неделю, но мы с ним договорились, что приезжать я буду только дважды, чтобы хоть не так часто сталкиваться с газетчиками. По понедельникам и пятницам.
– Хоть что-то будет мне очерчивать неделю, – невесело усмехнулся Глен.
В зале для посещений было очень шумно, горел яркий свет – и мне все это резало глаза и уши. Мы сидели друг против друга и, закончив пересказывать каждый свои новости, просто слушали возле себя чужие разговоры и обсуждали их вместо собственных дел.
Мне казалось, мое дело – утешать мужа, и я без конца уверяла его, что стою на его стороне, но он, похоже, и сам сумел с этим справиться.
– Мы все одолеем, Джинни. Мы же с тобой знаем правду, и скоро ее узнают и остальные. Так что не беспокойся так, – сказал он мне в одну из наших встреч.
Я честно пыталась не беспокоиться, однако не могла не чувствовать, будто от нас навсегда ускользает прежняя жизнь.
– Почему же эта правда все никак на свет-то не выходит? – спросила я как-то раз, и Глену как будто очень не понравилось то, что я вообще такое изрекла.
– Выйдет, – упрямо произнес он. – Адвокат мой говорит, что полиция там капитально облажалась.
Когда же дело Глена так и не закрыли до суда, он сказал, что полиция просто хочет «сама выступить на слушаниях».
Всякий раз, как я его видела, Глен казался мне все мельче и мельче, словно каким-то образом сжимался изнутри.
– Не волнуйся, мой милый, – точно со стороны услышала я свой голос. – Скоро все закончится.
И он признательно глянул на меня.
Глава 21
Спаркс в который раз анализировал имеющиеся улики. Два месяца прошло с того дня, как он впервые появился на пороге у Глена Тейлора, – а следствие так и не продвинулось ни на шаг. И вовсе не потому, что не искали. Его коллеги дотошно изучили каждую подробность жизни Тейлора – равно как жизнь Майка Дунана и Ли Чемберса, – однако похвастаться им все равно было пока нечем.
Дунан вел, как выяснилось, совершенно невзрачное существование, и даже его разводы не внесли никаких красок в его жизнь. Любопытно было лишь то, что обе его прежних жены сделались близкими подругами и в полиции лишь подпевали друг другу, обсуждая недостатки Майка.
– Мне кажется, он самовлюбленный эгоист, – сказала Мэри Дунан.
– Именно, эгоист, – поддакнула ей Сара Дунан. – Без него нам куда лучше!
Даже детям Майка Дунана оказалось безразлично, что им заинтересовалась полиция.
– Никогда его не видел, – заявил старший. – Он ушел еще до того, как я понял, что он вообще был.