Вдруг выпал снег. Год любви

Меня удивила его наблюдательность, но все равно я возразил:

— Нормальное лицо. Просто грязное.

Отец сказал, глядя в стену:

— Без любви ты там железки отливаешь. И Ростков то же самое говорит.

— Сам-то он сгорает страстью, — разозлился я.

— Было бы тебе пятьдесят лет, разговор не состоялся бы. К чему, когда жизнь прожита? У тебя все впереди. Определяться надежнее надо. Потому как для мужика самое главное не рост, не глаза и не размер носа. Самое главное для него — надежность.

— Я в моряки, отец, хочу.

— В матросы? — спросил он недовольно и хрипло. На глаза его нашла желтизна и на щеки тоже.

— Для начала можно и в матросы. — Во мне уже закипало раздражение. — Капитаном сразу не возьмут.

— На капитана учиться надо. — Отец, как всегда, оставался глух к чужим чувствам.

— Жизнь — лучший учитель.

— Лучший учитель — брючный пояс, да сил у меня нет, чтобы с тобой справиться… Давай-ка завтра вместе к Шакуну сходим.

— К Шакуну? — удивился я. — Так к нему не пустят.

Отец твердо ответил:

— Меня пустят. Я в его бригаде шесть лет грузчиком работал. У нас, у грузчиков, свое братство.

— Очень вы сегодня на грузчиков похожи, — что ты, что он. Один как палка, другой брюхо в машину не умещает.

Валентин Сергеевич Шакун занимал должность начальника порта. Действительно, до войны и первые месяцы войны он был бригадиром грузчиков. Но потом его выдвинули на высокий пост, видимо за то, что крепкими у него были не только плечи, но и голова.

В городе его любили. «Шакун сказал…», «Шакун обещал…» — все это произносили с уважением и верой в то, что так оно и будет.

Станислав Любомирович Домбровский сказал мне однажды:

— Особенностью эпохи, нашей эпохи, является величайшее обновление. Эпоха дала не только новые идеи, но и новых исполнителей этих идей, активных деятелей, порожденных и выдвинутых массой… Октябрьская революция застала меня в Петрограде. Я не был членом никакой партии, но сочувствовал большевикам… Поэтому, когда Анатолий Васильевич Луначарский, бесконечно умный, эмоциональный человек, пригласил меня к сотрудничеству в первых шагах Наркомата просвещения, я понял, какая гигантская, казалось бы, непосильная работа стоит перед партией большевиков. Я, Антон, проникся буквально мистическим уважением к ее лидерам. Наряду с интеллигентами там были представители самого простого народа. Скажем, Дыбенко, Крыленко…

— Никогда не слышал эти фамилии, — признался я.

— Первые народные комиссары по военным и морским делам…

Я не поверил, спросил с сомнением:

— Станислав Любомирович, а вы не путаете? Первым военным наркомом был Климент Ефремович Ворошилов. И еще Буденный.

Домбровский подошел к полке, где стояли покрытые пылью непривлекательные разноформатные книги. Вынул одну из них, старую, желтую. Раскрыл, торопливо перелистал страницы. Потом сказал:

— Состав Совета Народных Комиссаров, утвержденный Вторым Всероссийским съездом Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, был следующим: Председатель Совета Народных Комиссаров — Владимир Ульянов (Ленин). По делам военным и морским — комитет в составе народных комиссаров В. А. Овсеенко (Антонов), Н. В. Крыленко и П. Е. Дыбенко. Народный комиссар по делам торговли и промышленности — В. П. Ногин. Народного просвещения — А. В. Луначарский… и так далее. Да… Но мы отвлеклись от темы, Дыбенко был простым матросом. Крыленко — простым солдатом. Но и первый и второй могут служить яркими примерами того, как богата самородками наша земля. Книга, которую я держу в руке, написана американским коммунистом. Он похоронен на Красной площади в Кремлевской стене. Я прочитаю тебе маленький отрывок. Из главы, когда нарком Крыленко пришел в полк броневиков — в полк, который сомневался, поддержать ли ему революцию или остаться нейтральным. Вот что сказал Крыленко: