Вечер в Византии

Они дружили почти двадцать лет, еще с тех времен, когда Баранис ставил первую пьесу Эдварда Бреннера. И шафером на свадьбе Крейга тоже был он. Во время съемок Крейгу пришло анонимное письмо, написанное женским почерком, в котором сообщалось, что Баранис спал с Пенелопой до свадьбы, накануне свадьбы и, вероятно, не раз после свадьбы. Крейг выбросил письмо, ни словом не обмолвившись ни жене, ни Баранису. Нельзя же придавать значение анонимке, скорее всего присланной мстительной брошенной женщиной! Допытываться у своего друга, человека, день и ночь трудившегося рядом над сложной и изматывающей задачей, спал он или не спал с Пенелопой семнадцать лет назад, за день до свадьбы, было нелепо.

Крейг неожиданно осознал, как постарел Баранис, больше всего похожий в эту минуту на испуганную сморщенную обезьянку. Несмотря на слегка рябоватое лицо, большие, влажные, темные глаза и надменно-бесцеремонная манера обращения с женщинами обеспечивали ему, как слышал Крейг, неизменный успех.

– Ну все, – вздохнул Баранис, – полный провал. Что теперь?

– Ничего, – пожал плечами Крейг. – Мы хотели сделать этот фильм – и мы его сделали.

Навстречу повалила толпа зрителей; совсем близко проходила незнакомая парочка. Женщина, маленькая, немодно одетая. Попади она на распродажу в качестве товара, пылилась бы на полках с уцененными вещами. Мужчина, плотный, распиравший швы узкого костюма, походил на футбольного тренера, чья команда только что проиграла и он готов излить злобу на игроков: лицо пылало, глаза за стеклами очков яростно сверкали.

– Дерьмо собачье, а не картина, – прошипел он, едва ли не в лицо Баранису и Крейгу. – Такие уж времена: думают, что им все сойдет с рук!

– Гарри! – воскликнула женщина с интонациями базарной торговки. – Придержи язык!

– Повторяю: дерьмо собачье! – заупрямился мужчина.

Крейг и Баранис молча переглянулись. Работа над фильмом шла два года.

Немного подумав, Баранис вяло предположил:

– Может, для Пасадены эта картина не годится. В Нью-Йорке скорее всего отношение будет другим.

– Вероятно, – согласился Крейг и, раз уж выдался такой вечер, неожиданно для себя спросил: – Фрэнк, месяца два назад я получил анонимку, в которой утверждалось, что у тебя был роман с Пенелопой до нашей свадьбы. Что ты переспал с ней накануне. Это правда?

– Да, – кивнул Баранис.

Что поделать, такой уж вечер.

– Почему же ничего не сказал?

– А ты не интересовался, – парировал Баранис. – И какого черта мне было знать, что ты решишь на ней жениться?

Он поднял воротник, спрятав в нем лицо. В эту минуту он особенно напоминал маленького, попавшего в капкан, умирающего зверька.

– Кроме того, даже если бы я и рассказал тебе, ты, все равно женился бы. Ее простил бы, а меня возненавидел. И до конца дней словом больше со мной не перекинулся бы.

– Наверное, ты прав, – признал Крейг.

– Возьми хоть себя и Эда Бреннера, – рассердился Баранис. – Вы ведь больше не встречаетесь, верно?

– Да.

– Вот видишь?

– Ты знал о Бреннере и Пенни? – глухо бросил Крейг.

– Все знали, – раздраженно пожал плечами Баранис. – И к чему бы это привело, начни я трепать языком?

Он еще глубже втянул голову в плечи.

– Ни к чему хорошему, – рассудил Крейг. – Пойдем отсюда. Я подвезу тебя домой.

В Нью-Йорке повторилось то же самое. Картина слишком рано вышла на экраны. Время, когда в моду вошли фильмы о солдатах, лишившихся иллюзий и разочаровавшихся в мифе об американской армии, еще не настало.

Он сидел в офисе за видевшим виды письменным столом под красное дерево и выписывал чеки. Офис был маленьким и убогим: всего две комнатушки, для него и секретарши. Белинда Юэн работала у него еще со времен «Пехотинца». Обстановка тоже не менялась с сорок шестого. Прошедшие годы отнюдь не повлияли благотворно ни на мебель, ни на Белинду. Когда-то Белинда была маленькой, довольно хорошенькой брюнеткой, из которой энергия так и била ключом. Она осталась все такой же маленькой энергичной брюнеткой, вот только привлекательность исчезла без следа. Лицо словно сморщилось, кожа обтянула скулы, а вместо рта оказалась щель, прорезанная тупым ножом. Что касается стола, то уже в сорок шестом он выглядел подделкой. Теперь это стало еще заметнее.

Пенелопа долго воевала за право выбрать для него помещение побольше и лично подобрать мебель. Крейг отказался. Он терпеть не мог офисы, обставленные женами владельцев: толстые ковры, картины дорогих художников. Не менее одного раза в год Пенелопа пыталась также заставить его выгнать Белинду.

– Она ведет себя по-хозяйски, будто офис принадлежит ей, – твердила жена. – И я для нее – пустое место.

Пенелопа ставила секретарше в вину даже манеру одеваться.

– Просто чудовищно, – жаловалась она. – Выглядит так, словно собралась на Кони-Айленд в компании матросов! Что, по-твоему, думают люди, когда, впервые приходя в офис, сталкиваются с этой девицей в платье всех цветов радуги?

Он даже не потрудился ответить, что люди приходят в офис работать с ним, Джессом Крейгом, а не судачить о его секретарше. Вместо этого он спокойно повторял: