Вечер в Византии

Вот уже третий раз в этом году он засыпает в пути. Один раз в предместье Зальцбурга. Другой – на автостраде близ Флоренции. Теперь сегодня. Ему повезло. Или наоборот? Так или иначе, он успел открыть глаза. За последние годы он привык наматывать по девятьсот-тысяче миль без остановки. Что ему нужно было в Зальцбурге и что он хотел увидеть во Флоренции? Его друг матадор выступает за сезон в тридцати разных городах. Почему его потянуло именно в Малагу? Крейг уже не помнил. Ему нравилась ночная езда, одиночество, цепенящая гипнотическая магия летящих навстречу огней, радость от того, что он покидает город, в котором слишком засиделся; он испытывал удовольствие, когда мчал по пустынным темным улицам нового города, преодолевая расстояния.

Орудие самоубийства стояло в каждом гараже. У него хватало ума это понять.

Он завел машину, медленно въехал в Сан-Себастьян, нашел отель. Этой ночью ему не добраться до Мадрида.

Бар рядом с отелем был еще открыт. Он заказал коньяк, раз, другой. Есть не хотелось. За соседним столиком какие-то мужчины громко спорили по-испански. Он прислушался было, но они склонились над столом и стали заговорщически перешептываться. Должно быть, замышляют покушение на Франко? Хотят освободить священника? Взорвать полицейский участок? Или задумали попытать счастья в лотерее?

Какая разница? Все равно он не понимает языка. Собственное невежество успокаивало.

Он позвонил в Париж из отеля. Пока его соединяли, он успел раздеться и лечь в постель. К телефону подошла Констанс. Он оставил ее рано утром. Они занимались любовью на рассвете, и она была сонной и теплой. Но ее страсть, как обычно, была безоглядной, щедрой и не знала пределов. Она отдавалась безудержно, брала без стыда, они не оказывали друг другу милостей в постели и не платили долгов. Она никогда не допрашивала, почему он уезжает, когда Крейг ни с того ни с сего срывался в Цюрих, или в Страну басков, или Нью-Йорк. Да он и не сумел бы правдиво ответить.

Бывало, что они ездили вместе, но тогда все становилось совершенно иным. Она брала отпуск, чего с ним никогда не случалось. Если Констанс сидела рядом, он вел машину аккуратно, медленно, беспечно болтая, играя в слова, наслаждаясь пейзажами и поминутно останавливаясь что-нибудь выпить. Она тоже любила водить машину, правда, не слишком умело, но ей везло. Констанс хвалилась, что в жизни не попадала в аварии, хотя уже двадцать раз могла бы. Однажды он долго смеялся, когда она на крутом повороте выехала на встречную полосу. Констанс ненавидела, когда над ней подшучивали, и поэтому немедленно остановила машину, вышла, прошипела, что больше никуда с ним не поедет, и отправилась пешком обратно в Париж. Но Крейг терпеливо ждал. Через полчаса она вернулась, безуспешно пытаясь принять высокомерный вид, и села в машину. Он снова доверил ей руль, она остановилась у первого же кафе, и они выпили коньяку.

Утром, оставив Констанс, он вернулся в отель, уложил вещи и, влившись в утренний поток автомобилей, направился к южной трассе. Однажды она поинтересовалась, зачем он сохраняет за собой номер в отеле, если почти каждую ночь проводит у нее. Он ответил, что привык к отелям. Больше она не спрашивала.

Телефон на прикроватном столике звякнул. Номер был огромный, обставленный темной громоздкой мебелью. Он всегда выбирал лучшие отели и старался избегать других постояльцев. Не переваривал, когда приходилось сталкиваться с толпившимися в вестибюле гостями.

– Ты уже в Мадриде? – удивилась она. Должно быть, он ее разбудил, но по голосу этого не скажешь. Уже через пять минут после пробуждения тон у нее был такой, словно она, чистая и распаренная, только что вышла из душа.

– Нет, – пробормотал он. – Я переночую в Сан-Себастьяне.

– Как там, в Сан-Себастьяне?

– Говорят по-испански.

– Вот так чудо! – засмеялась она. – Почему передумал ехать дальше?

Будь он честен, наверняка признался бы: «Умирать не хотелось».

Вместо этого он сказал:

– Дождь пошел.

Еще один год. Пять лет назад. Он стоял в фойе кинотеатра в Пасадене. Закончился предварительный просмотр его последней картины. Фильм снимался во Франции. Герой – молодой американский лейтенант, отбывающий службу в Германии, – дезертировал и, прежде чем сдаться, завел роман с француженкой. Их связь оказалась роковой. Рядом с ним в фойе сидел режиссер, Фрэнк Баранис, утонувший в просторном двубортном пальто из верблюжьей шерсти. Он был мрачнее тучи: зрители в зале кашляли, громко переговаривались.