Вечерняя книга

В первую минуту Степану Савельевичу показалось, что заглянул он в чужую комнату. Широких лавок не было в помине, да и вся комната, веселая, нарядная, обклеенная голубыми, в мелких цветочках, обоями, была другой. Против, отразив в узком, до пола, зеркале пожилого с напряженным усталым лицом человека, стоял дорогой шифоньер. Словно усмехаясь, поблескивали круглые шишечки никелированной кровати, над широким квадратным столом висел оранжевый куполок абажура. Да, по-другому, ладнее, живут нынче младшие Селезневы…

Степан Савельевич хотел уже возвратиться в кухню, когда взгляд отыскал в новом убранстве и старое, знакомое, потянувшее как магнит. На комоде, заставленном бабьими безделушками, как усмешливо про себя называл Степан Савельевич всякие флакончики и коробочки (невестка большая до них любительница, хотя и умная женщина), стояли выцветшие от времени карточки в деревянных почерневших рамках. На одной — рядом с Михайлой, и тогда уже носившим свою огнистую бороду (шутил: жалко такие волосья, словно лошадиный хвост, резать), он, Степан Савельевич, с бритым подбородком, черноволосый, с улыбчатыми, чуть прищуренными глазами. Гуляли тогда пасху, выпили изрядно, а встал как литой. Фотограф из городских подвернулся, в очках, суетился, бегал; он, Степан, тогда усмехнулся: скорее ты, что ли, а то как стою, так и грохнусь!.. А сбоку — Глаша, маленькая, по плечо ему. Шарфик газовый набросила, прижалась и загляделась куда-то.

Шаркая сразу отяжелевшими ногами, Степан Савельевич вышел в прихожую, сел, навалился грудью на подоконник, бесцельно и бездумно загляделся в засиневшее окно.

Возвращения брата Степан Савельевич не заметил и, когда тот весело окликнул его, от неожиданности вздрогнул.

— Ай уснул?

— Нет…

— А што в потемках сидишь?

Щелкнул выключатель — комнату залил мягкий, не очень яркий свет. Синева за окном стала гуще.

— Домой, понимаешь, к кооператорше бегал, — оживленно говорил Михаил Васильевич, извлекая из кармана полушубка две поллитровки. — У ее дите грудное, кормить ходила. Да ты што квелый-то, притомился?

— Так что-то, — зябко повел плечами Степан Савельевич, с невольной улыбкой разглядывая подвижного, раскрасневшегося с мороза брата.

— Вот с дороги-то сейчас и погреешься. Ну-ка, Степан, открывай, а я тут на стол соберу.

— Что ж мы — вдвоем?

— А кого нам ждать? — Михаил Васильевич заглядывал в черный провал печки, привычно орудовал ухватом, — Василий в области, на курсах. Считай, только к Новому году обернется… Варенька — он назвал имя невестки ласково и уважительно — часов в семь ослобонится. Весь день на ферме. Заведующая!.. А Гришу… того и вовсе ждать нечего. — Горшок в руках Михаила Васильевича качнулся, но он удержал его, как-то странно всхлипнул носом. — Убили Гришу.

— Знаю, Михайла… У меня ведь Алексея… тоже. Под Киевом.

— Вон как! И тебя, значит, война обидела… Ну, Степан, со свиданьицем!..

Степан Савельевич отставил недопитый стакан, потянулся за огурцом и, словно раздумав, тяжело опустил руку на стол.

— Похоронил я, Михайло, Глашу…

— Да что ты?

— Похоронил… Помирала, говорила: мне бы в деревню, Степа, ожила бы я.

— А ты?

— Что я?.. Уперся как бык… Да и куда ее везти-то было хворую.

— Когда ж она?

— В тридцать третьем. Два года только там и пожила.

— Где там-то? Ты как тогда уехал — как под водой скрылся. В живых, говорю, не чаял.

— На Урале. На строительство уехал. Там тогда всех принимали.

— Вон ты куда махнул! Ну и как там?

— Ну как… Поначалу круто пришлось. Ни кола ни двора. Вырыли под горой землянку и жили. Глаша-то в землянке и скончалась… Копай-город назывался…

— Ты ешь, ешь! — спохватился Михаил Васильевич.

— Тогда вот и стал я задумываться, Михайло. Не так жил… Тащил, жадничал, один бог был — деньги. А к чему?.. Смотрю, бывало: все в гору лезет, а меня все ниже под гору скидывает. Как, думаю, так? Почему? Где тут моя вина?

— Злобился на власть-то?

— Было, все было… Зубами, Михайло, поначалу скрипел! Хуже зверя какого… Глаша жива еще была, говорила: не так, Степа, живем. Серчал. Что, думаю, баба понимает… А тут и сам понимать начал. Противлюсь, бывало, а злобы прежней нет…

— Вот, вот, время-то мелет.