Вечерний свет

«В известную пору истории Франции некоторые префекты «отменяли» тех писателей, которые отказывались петь хвалу их повелителю. О писателях иного рода один повелитель сказал так: «Я открыл им мою приемную, и они ринулись в нее толпой».

Еще остались во Франции писатели, которые не сидят в приемных и не повинуются приказам. Они глубоко ощущают, что мысль должна иметь возможность себя выразить, чтобы воздействовать при этом на другие мысли, и прежде всего по той причине, что дух умирает, когда он не имеет возможности себя воплотить…»

1969

Перевод Е. Маркович.

В последний час {111}

«В последний час» — так называется (по заголовку одной из статей Оскара Кокошки) небольшая книга, вышедшая недавно в дрезденском издательстве «Ферлаг дер кунст». Это второй том издаваемой Дитером Шмидтом антологии статей и писем немецких художников XX века, охватывающий период 1933—1945 годов. Насколько мне известно, впервые перед читателями ГДР здесь раскрывается в документах одна из самых горьких, самых постыдных и самых героических страниц истории немецкого искусства. До сих пор этот период был известен у нас лишь в самых общих чертах. Ибо как бы последовательно мы ни старались разъяснить современникам суть фашизма во всех областях жизни, здесь, в области изобразительного искусства, многое для широких кругов оставалось неизвестным; а кое-что, уже известное, было снова забыто.

30 января 1933 года. Гитлер пришел к власти. Среди первых деятелей искусства, на которых он ополчился, был ряд членов тогдашней Прусской академии искусств. Три дня на рекламных тумбах Берлина висел плакат, призывавший к объединению усилий СДПГ и КПГ в борьбе против фашизма; среди подписавших этот призыв были Генрих Манн и Кете Кольвиц. Их принудили выйти из Академии. Но для вышвырнутых за порог явно хотели оставить лазейку, ибо в одном из писем, адресованных Кете Кольвиц, говорится, что она не должна разочаровывать рабочих, которые в нее верят. И вот слово берет сама Кете Кольвиц:

«Я хочу — и я должна — остаться среди пострадавших. Материальный ущерб, о котором ты говоришь, — лишь естественное следствие. Тысячи людей находятся в таком же положении. Тут не на что жаловаться».

Это только начало. Составляется целый список выдающихся немецких художников, скульпторов и архитекторов — будь то евреи или политически неблагонадежные элементы, будь то художники, чье творчество противоречит фашистским предписаниям, то есть, другими словами, является искусством. Тогдашний президент Академии, композитор Макс фон Шиллинг{112}, соглашается — не без робко выраженных признаков нечистой совести — на роль подручного нацистов; но взятые им при вышибании высокоодаренных художников темпы кое-кого уже не удовлетворяют. Так появляется на свет переписка двух нацистских академиков, чьих имен нынче никто не помнит, — письма, в которых, к примеру, говорится следующее:

«Уже на протяжении нескольких лет известная Вам группа в отделении изобразительного искусства пытается преградить путь тлетворному влиянию замаскированного еврейства в Академии; повсюду в Германии в этом отношении принимаются правильные меры — так почему же нам этого не дозволяется?»

Такие вещи нужно цитировать, чтобы люди отчетливо представляли себе всю гнусность той эпохи.