— У нее сейчас, Галя, главное, — сказал он, — психическое состояние. Так она устала, такая нервная, чуть что — тут же слезы…
Они сидели с нею на веранде, он объяснял ей, как пить мумиё — взять на кончик спички и растворить в половине стакана воды, очень просто, — спросил: «Поняла?» Ксюша не ответила, будто не слышала, как смотрела ему куда-то в переносицу, так и продолжала смотреть — неподвижным, угрюмым бесцветным взглядом; он потянулся, потрепал ее по руке: «Ксюшенька, ты поняла?» — она вдруг сбросила его руку, со всею силой взмахнув своей, и закричала, с перекосившимся лицом, прыгающим подбородком, вся как-то странно передергиваясь: «Ну что вы, я не знаю!.. Что вы со мной… я что… как с маленькой… как с младенцем каким: «поняла» да «поняла»… Поняла!»
А что и было-то: «Ксюшенька» да взял ее за руку.
— Леня, — услышал он голос Маши,сколько километров до Сосновки?
— До какой Сосновки? — Он не сообразил сразу, о чем речь.
— Да ну где Ксюша лежит, где санаторнй.
— А! Тридцать с чем-то.
— Тридцать?! — с радостно-узнающей интонацией воскликнула Галя. Видимо, она поинтересовалась этим у Маши, а Маша решила уточнить у него. — Ну, ровно столько же, сколько до нас. Да, это хорошее расстояние. Никакая отрава от города не доходит.
Федор, лежавший на спине, снял сапоги с ивы, перевалился на живот и, как Евлампьев, приподнялся на локтях.
— От нашего не доходит, так у черта всегда меньшой брат есть. Вон,ухмыляясь, показал он головой в сторону рыбака, — говорит, какой-то комбинат чтото спускает.
— Вот именно, — сказала Галя.— Не ловится, он и ворчит.
— Чего ж не искупаешься здесь никогда? — хнтро сощурив глаз, спросил Федор.
— Чего! — через паузу ответила Галя.— Откупались. Все. Возраст.
— А не возраст бы, ты искупнулась? — все так же щуря глаз, спросил Федор.
— Ну а что ж…
— Вот я тебя сейчас и искупну,вставая, с угрозой проговорил он.
— Перестань!
— Ну-ка, ну-ка!..— пытаясь поднять ее, с придыхом сказал Федор.
— Да перестань же, перестань! — отбиваясь от него, сердито говорила Галя.
— Нет уж, нет уж,— приговаривал он.Ничего не стара, вполне еще, сойдешь за третий сорт за неимением лучшего, давай искупнись!..
Потом, когда оба они устали, тяжело налились кровью и Федор отступился от нее, он сказал Евлампьеву, отдуваясь:
— Ведь знает, что комбинат, знает, что, кроме карасей, никого больше нет, но такая уж патриотка!.. Вот, Емельян, женская, между прочим, натура: желание обольщаться. Важнейшее мое жизненное наблюдение, делюсь им с тобой: женщин хлебом не корми, дай им обмануть себя. Как там у Александра Сергеевича: «нас возвышающий обман»? Совершенно точно, присоединяюсь. Спасибо тридцать седьмому году, широко юбилей праздновали. Засело в голове кое-что.
— Так уж ты прямо хорошо знаешь женщин! — насмешливо проговорила Галя.
— А чего ж! Мало, что ли, у меня бабья в цеху было? Наблюдал, имел возможность…
— Перестань, — так, без всяких эмоций, только чтобы сказать что-то, отмахнулась от него Галя.
— Эй! — крикнул им рыбак. Удочка была у него вздернута, леска стеклянно блестела на солнце, над подставленной ладонью трепыхалась небольшая, в палец, рыбешка.
Евлампьев присмотрелся: это был окунек.
— Окунь, — сказал он Федору.
— Ну, а я что говорила! — теперь рассерженно-торжествующе воскликнула Галя.
Федор поднял руки:
— Сдаюсь.И добавил тут же, посмеиваясь: — По-моему, малость все они ушибленные, эти с удочками, а, Емельян? Сидеть, сидеть… это не нервы хорошие, а психику перевернутую иметь нужно. А?!
— Да почему?..отозвался Евлампьев.Правда, я тоже никогда не питал страсти. С юности, наверно, не ловил. Да-да, точно, года как раз с тридцать седьмого.
Боже праведный, с тридцать седьмого… сорок с лишком лет! Они тогда втроем ездили, на велосипедах: он, Аксентьев, Черногрязов… Куда же это ездили-то?.. Не помнится. На озеро на какое-то. Долго ехали, часа три. Аксентьев возил.
Обратно Федор повел новой дорогой — вдоль речки, вдоль речки, пока она не отвернула в сторону, вместе с нею повернули и они, только в другую, снова войдя в лес. Здесь не было никакой тропки, просто шли за Федором, лиственный лес скоро сменился елью, сразу посумрачнело, попрохладнело, исчез многоголосый птичий гомон, Федор все шел и шел, опираясь на подобранный еще у реки березовый сук, под ногами стало понемногу сыреть, почавкивать, и вдруг оказалось, что они забрели в настоящее болото, — сорвавшись с кочки, Маша провалилась в хлюпнувшую воду почти по колено.
Из болота, прыгая с кочки на кочку и время от времени срываясь с них, так что ни у кого не осталась сухой ни одна нога, в конце концов выбрались, но тут выяснилось, что с этим болотом ушли в сторону километра на полтора, путь до дачи увеличился в итоге километра на три, не меньше, на болоте все как-то враз устали, выдохлись и тащились к даче уже из последних сил.
— Фу, умаяли!..— валясь на скамейку возле террасы, проговорил Евлампьев, только они дошли до нее.
— Хороша прогулочка, та, что надо,опускаясь с ним рядом, сказал Фелор. — Женщины, ищите себе место, с этого мы теперь не сдвинемся.