Вечерник

Вхожу голышом в этот город раздольный,
иду вдоль реки я почти наизусть,
фривольным движением рук непристойным,
создам я фигуру с названием – Русь.
Для посоха вырежу палку прямую,
я странником стану в зеленых штанах,
и к цели пойду, по расспросам, вслепую,
пройду сквозь курганы и смерть во облацех.
Здесь первые песни сложу на ветру я
и стану поэтом в рязанской глуши я,
и даже свой лик изменю и ходьбу.
Здесь мухи по дому привольно летают, —
вещественный признак крестьянского рая, —
иконы не трогая в правом углу.

2004

Иркутск

Мне Ангара покажется ребенком
с бетонной погремушкою в руке,
что скачет, будто маленький козленок
и плещется у берега, в реке.
Снег ударяет с ветром в селезенку,
поочередно ставит всех к стене,
дорогу кропит льдом, как из масленки,
солдат затвор голyбит на войне.
От холода на гору я взойду,
снежинки там и ангелы порхают,
шальнo я с ними над тайгой взметнусь,
я палубу Байкала испытаю,
и облака дыханием тараня,
я на прощанье крыльями взмахну.

2004

Иерусалим

Соль слизываю склонов Ханаана,
внимая праотцам из тишины,
кровь постигаю я всемирной драмы,
уткнувшись лбом во встречные углы.
Доходит вера до земных окраин,
вставая из душевной глубины,
здесь даже мертвые не взыщут срама,
стяжая мир духовной красоты.
На линии разрушенного Храма
у каждого взывают к Богу раны,
во всех здесь контуры Христа видны.
Еврейски грациозен спозаранок,
или коверкаю иврит ульпана,
движения мои любви полны.

2004

Валаам

Здесь сердце сокрушенное саднит,
когда исконною тропой придонной,
с восходом тороплюсь в Никольский скит,
где я на берег сяду утомленный.
Со мною небо тихо говорит,
когда прощаюсь с палубы укромной,
кресты в меня врастают сквозь бушприт,
я уплываю, может быть спасенный.
Вся Ладога от ярости шипит,
священник в напряжении молчит,
в каюте молится за непокорных.
Восходит Богородица в зенит,
цвет голубой лишь купола полнит,
живым и мертвым кажется бездонным.

2003

Грозный

В машине спал я по дороге к раю,
проснулся в Сталинграде на краю,
ужасен мой душевный крик, я знаю,
я Грозного кошмар осознаю.
Мне кажется, там до сих пор летаю,
и трупами питаюсь, как в аду,
от жалости и боли я страдаю,
чеченцев ненавижу и люблю.
Так трогательно выстрелить мне в спину,
и превратив меня в фарфор, как глину,
в зигyре растоптать, как скорлупу.
Прядут из крови нить для паутины,
уже взращен паук в кремлевской тине,
наброшена сеть страха на страну.

2004

Москва