Вечная мерзлота

Лицо цыгана нависало над моим лицом. Изо рта у него пахло приторно, мокро, как из глубины осеннего сада, роняющего подгнившие плоды. Я осторожно приоткрыла глаза. Два черных, черных до синевы глаза смотрели на меня. Без агрессии. Без скотской жадности. Даже без униженной мольбы. Они владели мной безоговорочно. Я ощущала его дыхание на моем лице, но не задерживала своего. Мне не было ни мерзко, ни тошно — он еще ни разу ко мне не прикоснулся. Тем более — я была плотно обмотана простыней. Так мы лежали и смотрели друг на друга. Он лежал на мне, не касаясь меня. Я пила его осеннее дыхание, не касаясь его губ. Его серьга подрагивала в ухе и мне это очень нравилось. Ритмичное дрожание поезда, наших тел и дрожание блестящей серьги — все это чаровало. Я не удержалась и потрогала серьгу.

И тогда он заговорил. Голос у него оказался низкий, густой, с глубокими обертонами. Язык мне был непонятен. Ясно, что цыганский язык. Во мне всего маленькая капля цыганской крови. Не понимала я по-цыгански! Но он говорил. Он говорил со мной, и я знала, что именно он говорит мне. Я вспыхивала и отворачивалась. Но потом, поддавшись его мольбе, поворачивала к нему свое лицо и слушала и смотрела. И обоняла. Иногда я сердилась, а порой смеялась, и он смеялся со мной легко и нежно. Один раз я очень-очень рассердилась, но голос его стал властным, и я не посмела ослушаться.

Цыган, все так же не касаясь меня, подтянулся к моему лицу, и уперся одной ногой в столик, другой в зазор между полкой и стенкой купе, так что его ягодицы оказались над моей грудью, а огромный член у меня над лицом. Руками же он упирался в боковую стенку над моей головой. Я не смела роптать. Ведь он ни разу не прикоснулся ко мне.

Член, подрагивая, стал бродить над моим лицом, слепой, он не мог найти меня. Но вот я неосторожно вздохнула, и член мгновенно коснулся моих губ. Касание это было таким быстрым, что я не успела его осознать, я лишь захлопала глазами и тяжело задышала, а член уже так же легко коснулся одной моей ноздри, а потом другой, после чего напрягся, став еще больше, натянув все свои кровяные жилы, он мазнул влажной головкой по одному моему глазу, а потом по другому, отчего мне пришлось зажмуриться. И, не видя, я ощутила, что цыганский член легко и быстро коснулся ушной раковины моего левого уха, а потом правого, при этом цыган поводил бедрами, помогая члену передвигаться, но так безупречно, что тела наши ни разу не соприкоснулись.

После этого цыган осторожно отполз в прежнюю позицию, то есть навис надо мной, держась на локтях и вновь заговорил. Теперь речь его была тягучей, и от нее по телу разлилось приятное тепло и не мучительное, а сладкое томление. Я почему-то поняла, что уже вечереет. А! это в открытое окно потянуло степной свежестью, которая всегда меня удивляла. Речь цыгана слилась с этим движением сладко пахнущей степи, и я никак не могла понять: слышу ли я голос мужчины или вдыхаю пряный степной ветер.

Утром, проснувшись, я мгновенно открыла глаза. Я не могла шевелиться — я была плотно замотана в простыню. Как мумия. В полуприкрытое окно вливался утренний аромат степи. Мне почему-то стало нестерпимо противно ощущение простыни на моей коже. Я сбросила ее, постояла с минуту и сбросила шорты и майку. Я походила по мягкому ковру купе, потом остановилась перед дверным зеркалом. Мне захотелось прижаться к себе, я прижалась к зеркалу. Оно было восхитительно холодным и томление мое слегка утихло. Я открыла окно, влезла на столик и высунулась по пояс в степь. Сладкий ветер бил меня в голую грудь, небо было бездонно синим и порыжевшая от зноя степь лежала вольно и спокойно и ей не было конца.

Я слезла со столика, закрыла окно и позвонила проводнице. Я попросила холодного чаю с лимоном. Увидев меня голой, проводница вспыхнула и пролепетала: «Разве так можно?» Я внимательно глядела ей в глаза. Зрачки ее пульсировали. Неужели она не помнила те древние времена, когда мы ходили голыми и лето облипало нас с ног до головы? Мы были счастливы тогда. Я надела майку, чтоб не смущать вагонную барышню. Чай с лимоном все испортил. От него все слиплось внутри, да и майка жгла мне кожу. Я ее выбросила в окно. Потом я села на кровать и заплакала.