Вечная мерзлота

На Оби нас ждала огромная баржа. В реке мы впервые смогли помыться, это было счастье, я помню, как мы смеялись и плескались. Нас торопили, пришел сержант, сказал литовкам, что они едут к их «мужикам», которые готовят для них жилье на новом месте. Я спросила про себя, и оказалось, что на меня есть документы, что я ссыльная латышка Николь Вернье. И не было никого, кто мог бы это опровергнуть. Я возмутилась, но я была одна, русского почти не знала, а командовал всеми сержант, который говорил по-русски еще хуже меня. Он сказал: давай, вперед, там разберутся! И вот это «разберутся!» я слышу уже много лет. Вано единственный, кто пытался помочь. Литовские женщины, услышав про мужей, не стали стираться, погрузились и сами торопили охрану отплывать. Это была страшная ложь, но они в нее верили, и если бы я сказала, что думаю об этом, они бы меня разорвали.

Через несколько дней какой-то комендант в каком-то райцентре на берегу Оби сказал женщинам, что никаких литовцев там нет и никогда не было. Мы ночевали на барже. Одна из женщин не спала всю ночь, а на рассвете вышла с маленьким ребенком на палубу и бросилась в Обь. Прижала к себе ребенка и бросилась. Она была эстонка. Мы поплыли дальше. Как нас везли, ты и сам знаешь, ты же возил… – Николь внимательно и строго смотрела на Сан Саныча.

– Я зэков возил… – нахмурился Сан Саныч.

Николь долго молчала, потом спокойно продолжила:

– У кого-то обнаружился тиф, больных не снимали, наоборот, на пристанях забирали тех, кто здоровее. Меня загнали в какой-то глухой лесхоз. И там я пилила лес, штабелевала, трелевала, жгла сучья… и еще много чего делала. Мне было не хуже других, рядом работали женщины с маленькими детьми. – Она опять задумалась надолго. – В том лесхозе вообще не было законов, начальник нашего участка был нашим законом! И был он редкой тварью!

– Ты там сидела в тюрьме?

– Да.

Сан Саныч помолчал, потом, виновато улыбаясь, притянул ее к себе:

– Придем в Игарку – поведу тебя в театр. У нас там актеры из Ленинграда и Москвы.

– Габуния новое «Удостоверение ссыльной» сделал для меня. Гюнтер передал. Я теперь законно приписана к Игарке. Печати, подписи – все настоящее, в Красноярске проставлено.

Они помолчали, вспоминая беззаботное, веселое лицо Вано.

Отходили часа за два до рассвета. Белов был в рубке, старпом по карте и компасу задавал направление. Боцман с матросом подняли шлюпку, командовали якорями:

– Правый чистый! – кричал Егор от брашпиля.

– Левый берем! – высунулся Белов. – Холодно сегодня…

– Минус пятнадцать, – подтвердил старпом, – на палубе все коловое.

Подняли и левый якорь и, слышно ломая нетолстый ледок, двинулись на самом малом ходу. Матрос впереди светил мощной фарой. Боцман распахнул дверь:

– Сан Саныч, а баржу-то?!!

– Вернемся за ней… сбегаем к этим бедолагам быстренько. Сколько вчера оленей привезли?

– Семь, кажется, я не знаю. – Егор закрыл дверь рубки и загремел по палубе в сторону камбуза.

Вокруг «Полярного», медленно выходящего из Дорофеевского залива, было черно. Редкие звезды на небе почти не давали света. Вскоре началась чистая вода, старпом посмотрел на часы и, ткнув в компас, сказал:

– Так вот держи…

Белов кивнул, передвинул телеграф, склонился к переговорному:

– В машине? Добавляйте на малый…

Белов решил сходить к выгруженным на Сарихе ссыльным. Туда было полста километров через залив, часа три хода. Последняя радиограмма вчера была категоричная: «Идут сильные морозы! Срочно в Дудинку!» До Дудинки было больше четырехсот километров, и рейс на Сариху выглядел просто как крюк, но это было серьезным нарушением, Турайкин мог стукнуть. Белов волновался неприятно, но и отступать не хотел – «Полярный» вез инструменты, сети, еду…

– Как такого мудака могли назначить? – качал головой Сан Саныч, вглядываясь в темноту перед буксиром. – Ни рыбалки не знает, ни Севера. Он, похоже, не зимовал никогда вот так… Хоть бы женщин с детьми в Сопкарге оставил…

Фролыч прикурил, подсветил спичкой часы:

– Степановну жаль, сейчас уже встала бы…

– Рано еще.

– Она бы встала.

Жуя полным ртом, вошел Егор:

– Николь рыбу разделывает, сказала, сама чай принесет.

– У нее сегодня день рождения… – продолжал свои мысли Фролыч.

– У кого? – не понял Белов.

– У Степановны, тридцать семь лет… Бражку поставила на всех, наготовить чего-то хотела.

Тихо было в рубке, машину едва слышно, «Полярный» шел ровно, без качки, цепи штурвала чуть позвякивали в темноте. Мужики молчали, вспоминая повариху.

– У нее примета была, если тридцать семь отметит без приключений, дальше все нормально будет… В аккурат пришлось, – Фролыч вздохнул тяжко и показал Белову, что можно прибавлять ход.

Сан Саныч перевел телеграф, покосился в темноте на старпома, удивляясь, что два таких молчуна, как Фролыч и Степановна, что-то умудрились сообщить друг другу.

– Как раз к рассвету добежим, – Фролыч мерял расстояние по карте, – разгрузимся по-быстрому…

– Гюнтер упаковал все, – поддержал его Белов, – гвозди, топоры, лопаты, брезент… Нигде ни слова про этот рейс, Егор, мне башку снимут!