Вечная мерзлота

Сан Саныч шагал, все никак не решаясь. Дело было серьезное и касалось не только Лаймы.

Обе лодки уже стояли у берега. Женщины выбирали рыбу из сети. На снегу были разложены омули, стерляди, щуки. Сети, как и маленькие красные руки женщин, были задубевшие от мороза, вместе с рыбой наловили и колотых льдинок, их выбирать было труднее, чем рыбу. Лайма сидела у костра, следила за варевом в котле и кормила грудью.

– Сколько ему? – спросил Сан Саныч.

– Два месяца, – Лайма прикрыла грудь вместе с чмокающими губами. Она и правда была очень красивая, будто с обложки журнала.

Обратно вернулись вместе с Лаймой, и Николь увезла ее на «Полярный». Сан Саныч уплывал вторым рейсом, люди сгрудились у берега, благодарили, Карл Иванович передал жалобу, написанную карандашом на оберточной бумаге. Шлюпка уже отошла, когда Сан Саныч услышал знакомый голос.

– Товарищ Белов! – бригадир Турайкин торопливо семенил от балка, замер на секунду у разгруженных вещей. – Это чье?

Он был без шапки, лицо заспанное и крепко похмельное. Люди расступились, Турайкин, пошатываясь, присел к воде, плеснул себе на лицо. Он никак не был смущен, что его наблюдают в таком виде. Белов махнул, чтобы причалили.

– Возьмите меня, мне в Сопочную Каргу по делу… И рыбу отвезти.

У Сан Саныча накопилось столько злости и вопросов, что он не знал, с чего начать.

– Вы сначала мелкашки наши верните людям…

– Оружие! Не положено! Акт уже составлен!

– Не сочиняйте здесь! – вскипел Белов. – По всем поселкам ссыльные охотятся! Ты их без еды оставил! Из-за твоей трусости…

– Я – принципиальный! О вашей винтовке будет доложено, куда следует!

– Ну тогда мы поплыли! Давай, ребята! – скомандовал Белов.

– Подождите, Александр Александрович! У меня важное задание! Вы обязаны…

– Ничего я тебе не обязан, урод! – шлюпка отошла от берега.

Белов видел десятки умоляющих глаз, чтобы он забрал бригадира. От балка бежали трое бойцов. С вещмешками, один с большим чемоданом, двое тащили флягу.

– Отдайте им оружие! – приказал Белов.

– Хорошо, но должен буду доложить… – Турайкин неожиданно шустро побежал к балку.

Рыбу Белов отказался взять наотрез, и она осталась ссыльным.

Конвойные расстелили бушлаты на носу буксира и сели похмеляться. Турайкин стоял, недовольно и озадаченно поглядывая на удаляющийся берег с застывшими силуэтами людей. Как будто не понимал, откуда их здесь так много.

– Разве им можно пить? – подошел Сан Саныч к Турайкину. Он говорил громко, Лайму спрятали в носовом кубрике, и бригадир мог услышать плач малыша. – Скоро уже и Сопкарга, там начальство…

– Какое там начальство?! – Турайкин был хмурый, взгляд мутный.

– Ну как же? – Белов не мог придумать, что еще спросить. Малыш плакал, его было слышно.

– Вы, товарищ Белов, мне не верите, потому что молоды еще, а они ведь враги. Самые настоящие. Эти «лесные братья» детей коммунистов пытают на глазах матерей… гвоздями прибивают! Грудных! Хуже бандеровцев они… Девочек молоденьких по кругу пускали. Фашисты – одно слово! – Турайкин зыркнул в сторону громко уже веселящихся стрелков и угрюмо отвернулся. Сплюнул за борт. – Как тут без дисциплины?! Видели, их сколько! Вот и охраны теперь не будет, топором зарубят и в Енисей…

– У вас, что же, и жена, и дети где-то? – ребенок под ними замолчал.

– И жена, и дети… двое. Я тут восьмой год уже… А всё – на работу опоздал на полчаса! – он сурово посмотрел на Белова и направился к пьющим.

В Сопкарге даже не заводили концов, всех четверых на руках вынесли и сложили кучкой на их же вещмешки. Карабины рядом пристроили, чемодан, с надписями по-литовски и пустую флягу. На причале никого не было. «Полярный» сдавал назад, пушистая серая лайка, обследовавшая берег, взбежала на деревянную пристань, принюхалась издали к бездыханной куче и, испуганная запахом, бросилась прочь.

В Дорофеевском забрали груженую баржу и пошли в Дудинку. У Сан Саныча была ночная вахта, он сразу после ужина лег спать, но не спалось. Лежал и чувствовал, как тяжелеет его жизнь. Надвигающаяся зима, шуга, опасность зазимовать на полпути к Игарке, да, наверное, и усталость от долгой навигации… Главной же причиной была Николь. Сан Саныч очень ясно это понимал и от этой мысли еще больше любил ее. Она многое меняла в нем, он сам себе теперь казался старше и умнее. Он вспоминал их жизнь и чувствовал, как иногда Николь становилась его глазами, а иногда и волей. Хрупкая девушка… его женщина. Она намного больше понимала в этой жизни, и от этого его собственная жизнь выглядела куда сложнее, чем раньше, но он был счастлив. Улыбался в темноте каюты. Даже сел, думая пойти помочь ей домыть посуду, но удержался и снова лег. Николь категорически запрещала ему заходить на кухню.

А она мыла посуду и думала о нем. О том, как он забрал Лайму и, вообще, как все хорошо получилось с бригадой на Сарихе. И тоже чувствовала огромность счастья, свалившегося на нее. Она гордилась Сан Санычем, он был красивый и смелый человек. Таких за девять лет жизни в России она встретила немного.