Вечная мерзлота

– Не знаю, уйду от вас, не поговоришь уже, я про этого Иванова тоже думал. У него, как и у вас, ни баб нет хоровода, и ест он просто, мне повар говорил… по лагерю опять же ходит, никого не боится. А чего же он тварь-то такая? Скольким людям жизнь изуродовал… Я не то что он мне морду разбил, меня и похуже угощали, а вот не пойму, почему он такой, а вы вот такой?

– Ты уж святого из меня не делай, Шура…

– Я не делаю! – Шура отвернулся. – Для такой жизни, какой мы живем, вы, если не святой, то рядом.

Он все-таки очень страдал, что его избили. Ему так понравилась его смелая выходка, когда он спросил Иванова про Родину… успел даже погордиться собой немного, пока старлей поднимался из-за стола. Он помолчал, потрогал заплывший глаз:

– Мне два года осталось, – Шура помолчал тяжело. – Видно, боюсь я в эту режимную бригаду идти… или, не знаю… чем ближе к воле, тем страшнее. Один вы и есть, с кем ни разу не поругался. Нервный я стал, на стенку могу разораться! Не было раньше такого, даже на фронте, уж там-то бывали ситуации, ой-ёй-ёй, а такого не помню. А тут на пустом месте закипаю из-за любой дряни. Ладно, мозги вам затер совсем… Бригада сейчас за Барабанихой новый лагерь усиленного режима строит, брошу вам весточку! Заходите на самовар! – и Шура расплылся разбитым ртом.

43

Была середина мая, навигация приближалась, скоро должны были объявиться боцман и главный механик из Красноярска, опять надо было набирать недостающих в экипаж, а у Белова из рук все валилось. Не мог простейшего решить, даже когда Климов спрашивал, каким цветом красить потолок в радиорубке, долго морщился, не понимая, что от него хотят… Крась, как знаешь. Люди видели, что с их капитаном что-то происходит.

Однажды вечером Померанцев подсел к нему на бревнышко, Сан Саныч покуривать стал чаще, вот и сейчас курил, спиртным от него пахло.

– Чего-то кислый наш капитан? – Николай Михалыч осторожно улыбался, достал махорку. – Извините, если вам неприятно… Покурю с вами?

Белов кивнул. Солнце садилось за протоку и дальше, за Енисей. Снизу ото льда холодило, оба были в валенках и бушлатах. Померанцев прикурил от папиросы Сан Саныча.

– Стукача из меня сделали, Николай Михалыч… – неожиданно для самого себя признался Белов, – и не отпускают… – он говорил тихо, с внутренней горечью произносил вслух то, что тысячу раз говорил про себя. – Да как бы только это…

И он рассказал все неторопливо, припоминал подробности. Померанцев слушал внимательно, не перебивал и ничего не спрашивал.

– Этих ребят подлости специально учат, Сан Саныч, а вы – честный. – Померанцев затушил окурок. – Даже и не думайте, вы не можете быть стукачом.

– Что же, я всегда у них буду числиться? Я все равно ничего не буду делать!

– И не делайте, – Померанцев задумался. – Они, конечно, ребята мстительные… а бывает, что и пронесет. Он вас в картотеку занес, в отчете написал, что завербовал капитана парохода, это не зэка голодного за пачку махорки обработать… Я однажды согласился оперу на нашего бригадира написать…

Белов с удивлением глянул на Померанцева.

– Ну! За булку хлеба! Он обрадовался, послал за буханкой. Давай, пиши, дает бумагу, карандаш и вышел. Я всю буханку и съел, сижу икаю от счастья, он заходит, чего не пишешь, а я в отказ! Не буду, говорю, я подумал, хороший человек наш бригадир. Труженик. Ох, он разозлился, а даже в карцер не посадил, боялся, я расскажу всем, как я его… – Николай Михалыч радостно, широко и беззубо улыбался.

Солнце село, лед по всей реке сделался синеватым. Становилось холодно. В караванке зажгли керосиновые лампы, оттуда доносились прибаутки Климова и запахи жареной корюшки. Белов с удивлением думал о рассказе поммеха.

– Извините, Сан Саныч, вспомнилось. Плюньте на них, живите по своей правде.

В понедельник Сан Саныч сходил в загс. Поставил старичку бутылку, и они вместе сочинили заявление в суд. Сан Саныч как свою семью указал Николь и Клер.

– Имена чудные какие, она откуда родом? – спросил старичок, приподняв лохматую бровь.

Белов замялся, что-то удерживало сказать правду.

– Не иностранка, избави бог? – настаивал дед.

– Почему «избави бог»?

– Так… указ Президиума Верховного Совета от 15 февраля 1947 года – браки советских граждан с иностранцами запрещены! Что ты! Сразу – уголовное дело!

– Она из Риги…

– Ну слава богу, теперь их адрес – место жительства…

Дрожащей рукой Сан Саныч вывел: Красноярский край, Туруханский район, поселок Ермаково, улица Молотова, дом 32.

– Так, здесь вот свои чувства опиши и что обещаешь немедленно жениться. Это и будет главная причина развода.

– Она еще аборты делала, сама мне говорила…

– Кто? – не понял заведующий загсом.

– Жена моя, Зинаида.

– Тут не знаю, аборт – дело уголовное. Она может сказать, ты ее заставлял. Такие случаи были, обоих и сажали.

– Да нет, я просто так, подумал, может, пригодится.

Заявление было зарегистрировано 25 мая. На рассмотрение отводилось два месяца. Сан Саныч и рад был, что как-то сдвинул дело, но временами чувствовал необъяснимый животный страх.