Вечная мерзлота

– Ну, Зойка у нас по ночам и по три пайки зарабатывает!

Женщины закончили работу, одни закуривали и весело посматривали на начальство, другие устало собирали инструмент и, взвалив его на плечи, двигались по шпалам.

Продрогшие офицеры, от которых зависели работа, отдых и еда этих женщин, потирая руки, поднимались в теплушку. Горчаков докуривал, внезапно рядом с ним оказалась Воронина, незаметно сунула в руку бумажку:

– Лепила, – зашептала в ухо, – на Сорок пятом километре маляву передай в лазарет. Веселовой Любаше.

Горчаков кивнул и сунул записку в рукав полушубка. Он чувствовал ее теплое дыхание и грудь, навалившуюся на плечо. Даже «лепила» произнесла не по-блатному, а как-то… как это может прошептать только очень красивая женщина. Тут Горчаков был согласен с начальничками.

62

Сан Саныч еле дошел до своей камеры. Лег на кровать. Как и обещал Антипин, его никто не поднял, и он лежал обессилевший, проваливался в сон, и тут же просыпался. Он очень устал за этот месяц, смертельно устал. Ему предложили выбор – оговорить товарищей, наврать на них и послать их в лагерь или отправить в лагерь любимую.

Половинка лезвия лежала в двух шагах. Помешать никто не мог. Он не торопился, понимая, что на это тоже нужны силы, но и не волновался… Просто надо было немного отдохнуть. Он забывался и видел в полусне, как из руки течет кровь, как заливает тельняшку, впитывается в грязный матрас… Он видел себя со стороны, осознанно переступающим черту, за которой уже ничего не исправить. Черта была здесь. В его камере.

Он сел в кровати, вспоминая, где лежало лезвие, трусливо дрогнуло сердце, но он быстро спустился на пол – Николь и Катю не тронут, я никого не предам, их оставят в покое… Лезвие лежало на месте. Он выскреб его ногтями из щели, руки были неспокойны, оно выпало, он поднял и прислушался к коридору. Было тихо. Он стиснул челюсти, ему все-таки было очень плохо, руки не держали лезвие и сильно тряслись… и внутри все дрожало. Он переполз на коленях в угол, сунул руки между ног и нащупал мягкое запястье, сухожилия, какие-то тонкие кости… надо было резать здесь.

Он нагнул голову, увидел острие возле вздувшихся вен, и ему стало плохо, голова закружилась, он схватился за стену… Не надо ни о чем думать, просто одно движение – и не смотреть… лучше лечь, надо лечь и закрыть глаза… Он лег на кровать и сунул руки под себя. Захотелось в последний раз подумать о Николь. Тут же набухли слезы, но он нахмурился, взял Катю на руки, прижал крепко. Обнял Николь. Они ему не мешали. Он слышал, как бьются их сердца. Нащупал лезвием запястье и совсем спокойно подумал: хорошо, что Катя и Николь будут рядом…

В коридоре загремело, в его двери громко оборачивался ключ. Сан Саныч дернулся, вздрогнул и сел, выронив лезвие, из верха правой ладони сильно потекла кровь. Он зажал кулак, высматривая на полу лезвие. Над ним стоял надзиратель:

– С вещами!

– Что? – Белов не узнавал своего голоса, и все смотрел на пол.

– Собирайся!

– Я?

– Матрас возьми. На выход!

Его привели в общую камеру. Она была большая со сводчатыми потолками и двухэтажными нарами. В центре длинный стол и лавки. Примолкли, когда завели Белова. Дверь сзади закрылась, Сан Саныч стоял у всех на обозрении и хмуро осматривался, куда положить матрас. Там, где он держал его рукой, из порезанной ладони напиталось крови. Хорошо, что матрас черный, подумал Сан Саныч, он был опустошен и спокоен до безразличия, как будто все, что хотел, уже сделал.

– Еще один фраерок! По какой статье плывешь, матрос? – с верхних нар спрыгнул молодой парнишка. Бритый, в белой когда-то майке. – В картишки есть что проиграть? Тельничек поставишь?

С нар, откуда он спрыгнул, с наглым любопытством смотрели на Белова еще несколько полубандитских рож. В Игарке таких хватало. Сан Саныч не обращал на него внимания, смотрел, куда лечь.

– Отстань от человека, – крепкий, тоже бритый дядька в очках сидел за столом и читал книжку. – Вон, занимай пока… – он кивнул Белову на пустые нары, ближние к двери.

Сан Саныч кивнул устало.

– Не хочет морячок у параши!

– Чистенький! Мамкины пирожки из жопы торчат! – заржали сверху.

Сан Саныч раскатал свой матрас кровью вниз и лег. Рядом спиной к нему лежал здоровый толстый мужик. Сан Саныч глянул на ладонь, текло меньше, он зажал рану другой рукой и уткнулся в подушку. Он только что мог закончить свою жизнь, но оказался здесь. Лезвие осталось в камере. Он никак не мог выйти из того состояния или не хотел выходить. Решение, которое он сегодня принял, было правильным… Ему хотелось отступить назад и сделать все хорошо.

Сосед перевернулся и посмотрел на Белова. Это был Самсонов – начальник Игарского госрыбтреста, вор, Белов видел его у Квасова.

– Вы давно с воли? – Самсонов косился на Сан Саныча заплывшими от сна глазами.

– Давно, – сквозь зубы ответил Сан Саныч и закрыл глаза.