Вечное чудо жизни

– Молли, – сказал я минуту спустя, – мне очень хотелось бы добраться до причины.

Она посмотрела на меня.

– Вы про вскрытие? – Она отрицательно покачала головой. – Нет, нет, этого не надо.

Я не мог помочь ни словом, ни делом и ушел, а тайна осталась, скрытая в безжизненном тельце. Бредя через залитый луной сад, мучаясь из-за своего бессилия и неудачи, я подумал, что эта тайна так и не будет никогда разгадана.

Вскоре обычная работа поглотила меня, но забыть Робби не удавалось.

Да, конечно, животные умирают у каждого ветеринара, а собаки – всегда потенциальный источник душевной боли: слишком короток их век. Я знал, что недолго протяну, если буду переживать с каждым клиентом, потерявшим четвероногого друга. Но эта мысль не всегда помогала. Не помогла она и с Робби.

Слишком долго я его знал, и воспоминания о нем не стирались. А в довершение всего я ведь каждый день проходил или проезжал мимо домика Молли и видел, как ее седая голова мелькает за оградой в саду, где прежде резвился Робби. Молли казалась такой невыносимо одинокой.

Обычного совета «завести другую собаку» я ей не дал: здоровье старушки заметно пошатнулось, и я знал, что начать все сначала она не сможет.

К несчастью, я не ошибся. Молли умерла через несколько месяцев после Робби. Эта глава была завершена.

Некоторое время спустя я под вечер заехал в приемную и застал там Зигфрида, который смешивал в аптеке какое-то снадобье.

– А, Зигфрид! – сказал я. – Здравствуйте. У меня был мерзейший день!

Он поставил бутылку с микстурой на стол.

– В каком смысле, Джеймс?

– Буквально все не задавалось. Во всех случаях наблюдается ухудшение, лучше не стало ни единому, и кое-кто довольно прямо дал понять, что хуже меня ветеринаров не бывает.

– Ну что вы! Вам померещилось.

– Нет уж. Началось прямо с утра, когда я осматривал собаку миссис Каулинг. Симптомы не очень четкие, и я назвал ей различные возможности. А она смерила меня ледяным взглядом и отрезала: «Короче говоря, вы понятия не имеете, что с ней такое!»

– А, пустяки, Джеймс! Конечно, она ничего такого не думала.

– Видели бы вы ее лицо! Ну, потом я навестил овцу Джорджа Гриндли. Послеродовой сепсис. Я измерял ей температуру, и вдруг Джордж ни с того ни с сего заявляет: «А знаете, вы же у меня ни одну животину так и не вылечили. Ну, может, с этой повезет!»

– Но это ведь неправда, Джеймс. Ничего подобного.

– Пусть! Однако он сказал именно так! – Я запустил пальцы в волосы. – Оттуда я поехал почистить корову у старика Хокина. Еще из машины не вылез – он поглядел на меня из-под насупленных бровей и буркнул: «А, это вы! Моя хозяйка говорит: „Если мистер Хэрриот приедет, то конец“». Наверное, я немножко позеленел, потому что он потрепал меня по плечу и добавил: «Как человек вы ей даже очень нравитесь».

– Боже мой! Сочувствую, Джеймс.

– Спасибо, Зигфрид. Не стану вам больше надоедать, но так шло весь день. И тут еще пришлось проехать через мою деревню мимо дома бедной Молли Миникен. А там с аукциона продавали ее мебель и всякие другие вещи. Их в саду нагромоздили, и я опять подумал, что ее собака погибла, а я так и не установил, от чего, хотя лечил два года. И Молли знала, что я не знаю, и, конечно, считала меня последней бездарью. Весь день был адским, но эти минуты…

Зигфрид поднял ладонь:

– Послушайте, сколько ветеринаров и врачей так до смерти пациента точного диагноза и не поставили? Вы не первый, не последний. Да у каждого выпадают такие дни, Джеймс, когда все не так. Назовите мне ветеринара, с которым такого никогда не бывало! В компенсацию вас ожидает много удачнейших дней.

Я попрощался и поехал домой. Несмотря на попытки Зигфрида подбодрить меня, настроение оставалось скверным, и, когда я сел за накрытый к чаю стол, Хелен посмотрела на меня вопросительно.

– Что с тобой, Джим? Ты такой тихий.

– Прости, Хелен. Боюсь, лучом солнца я сегодня не буду! – И излил ей мои горести.

– Я думала, что-то с работой не так, – сказала она. – Но ведь на самом деле ты расстраиваешься из-за Молли Миникен, да?

– Да. – Я кивнул. – Я к ней относился по-особому. А тут ее вещи в саду… Все так ясно вспомнилось. Мне тяжело думать, что Молли умерла в убеждении, что я чурбан.

– Но она была с тобой такой приветливой, Джим.

– Она была приветливой со всеми. И со мной в том числе. Но она не могла не думать, что я не оправдал ее доверия. Ее нет, а меня мучает, что я стоял в ее мнении невысоко, и ничего уже нельзя исправить.

– У меня есть кое-что, – загадочно улыбнулась Хелен, – чтобы тебя утешить.

Она вышла, и я заинтригованно ждал ее возвращения. Наконец она вернулась, держа под мышкой что-то вроде картины в рамке.

– Пегги Форд была на аукционе, – сказала она. – И занесла мне вот это. Она висела в спальне старушки, и Пегги подумала, что тебе будет приятно. Вот, посмотри.

В рамке была не картина, а картонка. Вверху Молли написала своим бисерным почерком: «Мои самые любимые люди».

А под надписью были наклеены три фотографии – сэр Чарлз Армитидж, Джон Уэйн… и я.

Блошиный комплекс