Вечное небо казахов

Сакрализация «а» (белое, молоко, чистое) происходила наряду с «кк» (синее, небесное), так что эти два слова употребляются параллельно в смысле «святое», «истинное», множество связанных с этим обычаев и запретов достаточно широко описаны в литературе. Отмечу лишь такой момент, как способность молока добром предотвращать возможное зло. Например, если в юрту заползла змея, казахи не убивали ее, а ставили перед ней блюдечко с молоком или выливали молоко ей на голову, и змея уползала из человеческого жилища, не причинив зла. В сказках встречаются эпизоды, когда мудрая красавица, чтобы предотвратить неуместные притязания хана, давала ему съесть курт, приготовленный из ее грудного молока, и после этого хан становился ее молочным сыном. Существовал вплоть до ХХ века обычай: если убийца сумел проникнуть в аул убитого и припасть к обнаженной груди матери своей жертвы, он считался прощенным. Он в этом ритуале брал обязательство заменить матери ее сына.

В образе разлитого в космосе материнского молока можно усмотреть некую параллель с древнегреческим представлением об эфире, но с всегда присущим тенгрианству нравственным акцентом. Эта древняя идея, по-видимому, нашла отражение в названии Млечного Пути у разных народов (например, «Галактика» – разбрызганное молоко богини Геры). По-казахски Млечный Путь называется «с жолы» – «Дорога птиц». Во многих языках идиома «птичье молоко» означает нечто несбыточное, недостижимое. Если учесть, что во многих традициях птица является символом духа или ангелов, символом небесного существования, то можно предположить существование некогда распространенной идеи о небесном сакральном напитке. В древнетюркском языке Мировое дерево, на вершине которого в гнезде формировались птенцы – души еще нерожденных детей, и Млечный Путь обозначались зачастую одним словом «тр» (фонетический вариант «тс»). В мифологиях сибирских тюрков брошенный в лесу младенец – будущий герой и спаситель народа, растет, питаемый молоком Мирового дерева – белого дерева – березы. У великого кюйши ХVIII века Байжигита есть кюй «айы сауан» («Доение березы»), посвященный трагическим годам «а табан шбырынды». Как считается, кюй передает ощущения того времени, когда казахи ради выживания вынуждены были пить березовый сок. Но не исключено, что наряду с таким реалистическим смыслом в названии кюя воспроизведен древний архетип, на уровне сознания утраченный казахами. В индийской мифологии асуры и дэвы совместно пахтают Мировой океан, в качестве мутовки используя Мировую гору, чтобы собрать напиток бессмертия – амриту. Н. Шаханова реконструирует символизм дождя как молока небесных кобылиц [17]. В европейской средневековой алхимии существует понятие «молоко Богородицы», оно представляет собой некую соль, полученную из майской росы и необходимую для сотворения Философского камня.

Материнское молоко – символ небесного порождающего начала – вызывает ассоциацию с небесной покровительницей плодородия и детей – Умай. У кочевников вполне закономерно плодородие связывается не с землей, как у земледельческих народов, а с небом: с неба спускается «т» – души детей и приплода скота, Умай также имеет статус небесной богини. Здесь возникает вопрос: хотя эзотерический Коркут неантропоморфен, традиция подчеркивает его мужественность – «ер орыт». Каким образом эта мужественность сочетается с явно женской ипостасью материнского молока? Тенгрианская традиция в данном случае в неантропоморфной форме выражает идею, которую древние греки выразили в целой галерее андрогинных божеств. Даже боги, которых мы привычно воспринимаем как символы мужественности или женственности, оказываются при более тщательном изучении андрогинами: «В Лабранде (Кария) почитали Зевса «с шестью грудями, образующими треугольник»… На Кипре существовал культ бородатой Афродиты, а в Италии почитали лысую Венеру… Множество богов звались «Отец и Мать…»[18]. Божественные супружеские пары многих мифологий на самом деле представляют персонифицированные аспекты единого андрогинного божества. Североамериканские индейцы переделали выученную у христианских миссионеров молитву «Отче наш» так: «Великий наш Небесный Отец, ты, древняя старушка…» И это не было с их стороны богохульством, но лишь реализацией общей для всего человечества идеи о том, что Бытие во всем единстве его противоположностей может быть порождено лишь сущим, обладающим единством всех противоположностей, изначальной целостностью, в результате распада которой и возникают все противоположности, в том числе мужское и женское. «Гермес Трисмегист, посвящая Асклепия в знание, сообщает ему, что «Бог не имеет имени – или же ему принадлежат все имена, ибо он есть Один и Все». Бесконечно богатый плодовитостью обоих полов, он постоянно вызывает на свет все те вещи, которые он полагал сотворить» [19].