Вечное небо казахов

Совершенство человека может быть лишь отражением божественного совершенства, и потому практически в каждой культуре можно найти следы попыток с помощью ритуалов или мистических техник воспроизвести изначальное единство. У некоторых австралийских племен во время многодневных инициатических ритуалов инициируемые подростки питаются только кровью, собранной в одну чашу у взрослых мужчин племени – посвященных воинов. Смысл этого ритуала в том, чтобы показать подросткам благотворный аспект архетипа отца: отец не только наказывающий, убивающий, отбирающий ребенка у матери, но и отец кормящий, жертвующий собой. Отцовская кровь как питательная субстанция должна заменить материнское молоко. На несколько другом уровне та же идея выражена в христианском причастии: «Сие есть кровь моя». И если, как пишет К. Нурланова, казахские повитухи и матери произносили ритуальную фразу: «Это не мои руки, но руки божественной Умай пеленают тебя…» [20], то вполне уместно предположить, что ребенок на ритуально-мистическом уровне вскармливался молоком небесной Умай, которая представляла женский аспект Коркута, как Буд-Тенгри – мужской.

Н. Оспанулы отмечает, что Умай поклонялись не только женщины, кормящие матери, но и воины, души которых после гибели на поле боя принимала Умай. М. Элиаде обращает внимание на тот странный факт, что великие азиатские богини земли, плодородия и любви, символизирующие начало мирового Творения, женственность и неустанное материнство, имеют также аспект покровительниц войны. «Их почитают женщины во время мира, а мужчины – во время войны. Мужчины, если обобщить, подпадают под власть этих Великих Богинь на поле битвы» [21]. «Война – форма смерти, а поскольку Великая Матерь – «божество всеединства», в ней сосуществуют противоположности: жизнь и смерть, добро и зло, блаженство и страдание»[22]. Эта идея представлена в видении Рамакришны: великая богиня Кали предстала перед ним в образе юной матери, ласкающей свое дитя на берегу священного Ганга; вдруг женщина превратилась в крокодила, пожравшего ребенка и нырнувшего в реку. Этот аспект неумолимой жизни выражен и в казахской военной песне ХVIII века «Гульдарига», где мать-земля называется «см ара жер» – «безжалостная жестокая черная земля», которая поглотит нас всех.

В древнетюркской мифологии Мировое Дерево имеет рождающий и погребальный аспект, точно так же архетип матери имеет двойственный характер – рождающий и пожирающий, что нашло отражение в эпизоде с пленением сына Салор-Казана в огузском эпосе «Книга моего деда Коркута».

Могила

Могила как ипостась Коркута символизирует вечное обновление жизни через смерть, возрождение (Т. Асемкулов). Ведический бог огня Агни, кстати, также является образом Ямы, бога смерти. Казахи говорят «орытты крi» (могила Коркута) и сейчас понимают это, исходя из сохранившихся легенд о том, как, убегая от смерти, Коркут побывал в четырех концах света, и везде перед ним представала вырытая для него могила. Действительно, поверхностный смысл этого образа – ужасающая неотвратимость смерти. Но тенгрианство не было бы великой традицией, если бы ограничивалось этим поверхностным смыслом. Отметим: Коркут побывал в четырех концах света (землю тюрко-монголы представляли себе квадратной), и везде его ждала смерть. Потом он возвращается на Сырдарью, в центр, пуп земли, место начала, творения и совершает жертвоприношение. Четыре могилы в четырех сторонах света и вернувшийся в центр Коркут образуют крест. Крест, имевший сакральный смысл задолго до христианства. Крест начертан на древних надгробных камнях на могилах казахских воинов – членов тайных воинских союзов на Сырдарье (сообщение Берика Жусупова – жырау и исследователя Сырдарьинской традиции). Крест на нижнем физическом уровне означает смерть, ее неизбежность в проявленном мире форм (четыре могилы в четырех концах квадратной земли). Но на духовном уровне крест символизирует победу над смертью, возрождение через смерть – самопожертвование, инициационную смерть и рождение на высшем уровне бытия.