Вечное возвращение

Тогда – она отпустила его. Он – рванулся от нее и навстречу руками и клыкам. Тогда – взяли его. И порвали на клочья. Чтобы каждой достался хоть клок. Чтобы каплями крови каждая (как когда-то и где-то ублажали божков) смазала губы. Потом – дальше пошли.

Во всём услыхали их поступь; но – это было будущее «прошлое».

Потому – Орфей вернулся в настоящее «прошлое»: в «этом» прошлом Орфей опять оказался юным музыкантом, только-только оставившим своего учителя; но – он «оттуда» принёс с собой своё тело (увязшее в сладком поту, смешанном с кровушкой: в общем – всё, проистекшее от совокуплений)!

Орфей – обнаружил себя. Напротив – всё так же стоял прокаженный. Молчал. На лице его мерзко усмехалась тряпица. И опять, и опять – мерзкий привкус (грядущего) леденел на губах: всё уже было и ещё только будет – словно бы в целости; но – и как же не возжелать раздробить эту клетку на части?

Чтобы выйти (пусть по частям); но – на волю.

Он (свою клетку разбив на вопросы) спросил:

– Скажи, провозвестник! – заметим, что он уже (почти как поэт) поменял прокаженному сущность, природу и имя. – Скажи, это был сон наяву? – так он мог бы спросить или ещё только собрался спросить; но – не успел.

Пошатнулась, как будто запнувшись (сама о себя), земля – это в руках прокаженного как-то особенно дрогнула флейта; но!

Не устоял Орфей, упал и о землю опёрся руками; но – покачнулось (в ответ) небо над Орфеем: так за его спиной колыхнула крылами арфа (не желая падать); подумал Орфей и – вновь поднялся на ноги!

Ничего не сказал: зачем слова говорить, коли сам он – ответ или отсвет (неужели себе «самому» и себя «самого»?); но – он поправил рукой бечеву. Крылья арфы притихли. Он сказал очевидное (кажется – ему только казалось, что он говорил):

– Это был сон наяву. Скажи, провозвестник, не из менад ли та женщина, которую столь явно ты ищешь?

Прокаженный на вопрос ответил вопросом:

– Ты всё ищешь вину у меня? У меня её нет!

– Так зачем тебе когти безумиц (коли она из менад): по болезни и сам распадешься на жалкие части.

– Ты всё ищешь вину – у меня, – повторил прокаженный (вполне безразлично); но – продолжил уже совершенно иначе (как будто личину убогого сменил на лик Судии); и слова его стали почти совершенны:

– Нет вины (и у всех есть вина); но – зато есть моё волшебство: это (наше с тобою) невинное зверство музы’ки. Цена за него – наше с тобою дыхание жизни, которое (оба, как бы ты не служил Аполлону) вдыхаем в колеблемый миротворением тростник (человечка) – в этом звериная наша гордыня: из Хаоса Космос создать! Придать Хаосу частную личность свою; сам понимаешь, наше дело – бесценно (но – у всего есть цена).

Орфей понимал: дыхание рвётся и рвётся наружу – и так бесконечно; дыхание вырывается и бесконечно уходит; но – тростинка тогда остается без дыхания жизни! И гниёт – бесконечно; ученик музыканта не знал, что другого миротворения (иначе, музы’ки) не будет, пока не проснётся человек в человеке.

Орфей, ученик музыканта – прокаженного как и не слышал (или слышать его перестал – бесконечно давно); Орфей – всё косился за свою спину, где арфа всплакивала крылами; Орфей даже скалиться начал, как конь окрылённый (поменявший природу и ставший Пегасом) – кто посмеет такого объездить? Кто сумеет поэта испугать миротворением?

И тогда прокаженный безразлично сказал:

– Ты не имеешь терпения. Ты тороплив.

– Ну и что! Коли терпения нет у меня, то и меня у терпения нет: пусть и дальше терпение без меня обойдется, как до сих пор обходилось.

Прокажённый согласно (что вверху, то и внизу) покивал, саркастически кивки сопроводив ещё одним «но»:

– Вам (взаимно с терпением) – обойтись друг без друга? Ты безответствен и не умно’ персонифицируешь – как и все человечики: добродетелью и справедливостью (сиречь, «дике») не отличаясь – ты не жаждешь-таки впасть в несчастье (но – не знаешь, как наверно его избегать).

– Что есть это вечное «но»? – спросил у Зверя ученик музыканта; вопрос, на который бессмысленно отвечать – он сам за себя отвечает: потому (опять и опять) – Зверь достойно ответил

– Что есть «но»? Дно без дна – нота до, не ставшая альфой. Наш с тобою аид (из которого – тебе предстоит не вывести женщину); такой мой ответ хоть немного тебя вразумил?

Орфей тщился осмыслить; но – прокажённый не ждал (от него) осмысления:

– Хорошо же, теперь я солгу для тебя настоящую смерть. Такую, какой даже во сне не сумеешь увидеть.

Вновь флейта взлетела к тряпице, скрывающей гниль; но – теперь флейта-тростинка не стала перекидываться в музыку; она словно бы вспомнила (прежде как будто не знала), что иные порывы к прекрасному – не только побег от всего безобразного!

А ещё и побег от прекрасного – к большему: потому – флейта стала прекрасное ткать из очевидного (царского) величия: и накатило на Орфея настоящее марево! Причём – в этом сне, в котором (на этот раз) пришлось ему пробудиться, он уже не был учеником музыканта Орфеем; но – стал царем Гильгамешем.