Вечное возвращение

Что до её внешности: была она высокой до худобы и не скрывала тонких плеч (казалось, крылья ключиц почти разрывают кожу; маленькая увядшая грудь и высокая шея почти без морщин; такой её Стас и увидел; но – именно такой (сама) её красота подошла к нему!

Взяла его за руку горячей и сухой ладонью и (попутно представив остальных гостей) усадила рядом с собой; глаза её были темны – как грядущая ночь и (одновременно) как сигаретный дым седы и сизы; она улыбнулась и сделала движение (отгоняя от лица и табачный дым, и завтрашнюю свою дряхлость).

Кроме неё и бывшего художника (себя Стас не посчитал присутствующим) в комнате находились ещё трое (неопределённый мужчина и две пожилые девы); Стас имён их не запомнил, зачем? Они были очевидны и мистикофизиологию обстановки лишь подчеркивали.

А вот то, что число три Стаса не смутило – это оказывалось приговором и месту, и гостю; но – не без некоторой надежды на апелляцию (смотря кто за гостя попросит).

А место, кто попросит за него? Ведь комната, где собралось застолье, была бедна и высока: напоминая иные проходные петербургские дворы (или то самое изображение тайной трапезы кисти Леонардо; а там ведь тенью – свой Стас-Искариот); но!

В эту комнату – волею случая могло бы заглянуть (проскользнув мимо полуразваленной лепнины) северное хлипкое солнышко; впрочем, оно и проскальзывало! Чтобы пролиться на грязные шторы! На пузырящиеся обои. На лишенную ножек кушетку. На стулья и стол.

Тогда – волею случая волшебно бы засияла на столе непритязательная закуска (обретя внешний блеск); тогда – непременно бы преломился (становясь ступенчатым и зазывая ступить и подняться), северный солнечный луч, причём – в сосуде, еще полном прозрачного алкоголя.

И непременно бы этот луч (преломясь и собою жертвуя) умчался в самый тёмный угол (где копятся тени и души); но – никакого солнечного луча сейчас не было, был обычный вечер дождливой осени.

– А что же он, собственно собирается спонсировать? – уже заинтересованно (и оттого – уже почти примирительно) рокотнул бывший художник, примащиваясь где-то неподалеку. – Мои возможности ограничены, сами видите и всё понимаете.

Никто ничего не сказал; но – все присутствующие (показалось, наверное) мелко-мелко закивали; или это (тот самый) «отсутствующий» луч задрожал, в сосудах их душ преломляясь!

А инициатор луча (бывший и будущий) – продолжил, прямо-таки восхищая образностью речи:

– Пусть прямо сейчас этот новоявленный (восставший из мерзлоты) Мамонтов порастрясёт мощну! – заявил (как сам себя определил) «спонсор нынешнего стола»; причём – произнесённая им сентенция могла бы прозвучать как орфический гимн!

Причем – восторженно и хором; разве что – никакого отношения к острову Лесбосу и гимну Гименею (поэтессы Сапфо) происходящее не имело.

Но Стас не удержался (хотя и с полным самосарказмом):

                 Эй, потолок поднимайте,
                 О Гименей!
                 Выше, плотники, выше,
                 О Гименей!
                 Входит жених, подобный Арею,
                 Выше самых высоких мужей,
                 Выше, насколько певец лесбосский
                 других превышает!

(Перевод В.В. Вересаева)

Разумеется – вслух ничего им пропето не было; разумеется, Стас – повернул время вспять и (ещё до того, как бывший художник заинтересовался своим «собственным», причём – ближайшим будущим), наш незваный гость уселся рядом с рядом с женщиной и сразу перешел к своему интересу:

– Давайте сначала о наших делах. О приятном (а оно обязательно будет, это я вам обещаю) поговорим потом. Расскажите мне об Илье.

И вот здесь произошла сцена, достойная пера Гоголя! Стас, ни что же сумнящеся, сказал им еще:

– Кстати, сам он сегодня (в вашем вертепе) будет?

Грешно говорить так о мертвых (ещё более грешно так их призывать); но – Стас не то чтобы стал свободен от Первородного греха: полагал себя – отошедшим от него несколько в сторону; положил себе – наблюдать за его повсеместным действием.

Вот, например, помянутая вечеря – единственное упование (осознанное или нет) её сотрапезников: что у Отца нет мёртвых, но все живы.

А ведь – именно в их (безнадёжном, скорей всего) уповании Стас находил источник своей власти над реальностью смертных; вот – он поманил их извечной ложью Напрасных Надежд (и они не могли не пойти).

Впрочем – он не лгал им (в своём самоназвании): только такое «спонсорство» и было единственно живым в этом мире мёртвых вещей и чуть менее мёртвых (ибо – едва одушевлённых) жизней.

Собравшиеся перед ним «мастера искусства» не могли бы ответить на самый простой вопрос: почему «настоящее» человеческое искусство сродни анатомическому театру? Почему художник сродни патологоанатому? Альтернативой чему – отодвигать сроки распада, опьянять, создавать лживые иллюзии.