Вечное возвращение

Иллюзии, что клубятся над разъятыми частями тел; но – здесь ему негаданно возразил художник (бывший и будущий); тогда как хозяйка просто онемела, пожилые девы – то ли зарделись, то ли подавились воздухом, а безликий и так не не представленный собутыльник сделал на лице выражение непонимания, то «упёртый» ревнивец брутально заявил:

– А Илья и не уходил никуда!

– Как так? – Стас был потрясён. Потому – позволил произнесённому существовать.

– А он в нашем сердце, где бы он ни был.

– Похвально так говорить о друзьях, – протянул (уже почти снисходительно) Стас; но – всё ещё не придя в себя.

– Я не преувеличиваю. У нашей доброй хозяйки он точно в сердце. У неё большое сердце.

Здесь – хозяйка захотела вмешаться! Стас – уже опомнился и вернул всё на дантовы круги банальности; разве что – придав всему некий волшебный флёр: только такое «спонсорство» являлось сейчас реальной поддержкой статус кво (имя Стас – обязывало); но – у волшебной жизни нет простых завершений.

Зато есть «результаты» – более простые и лютые. Потом – (всё же) при произнесении имени Ильи отчего-то все переменились: ревнивый бузотер-художник стал светел и радостен, а на блеклые лица дев легла милосердная тень.

Из тени они иногда выступали – и становились обёмны (четырёхмерно): возраста не стало у них, и настала красота абсолюта (не стало нужды в красоте); так могли бы выступать их чащобы Хаоса лики древних богов (те, известно, завистливы к той жизни, что их превосходит); но!

Никаких древних богов здесь не было. Точнее, всё было (и все были) такими же, как и всегда: «Вскоре усмотришь, что нет никакого согласия между евангельским добром и добром падшего человеческого естества. Добро нашего падшего естества перемешано со злом, а потому и само это добро сделалось злом, как делается ядом вкусная и здоровая пища, когда перемешают её с ядом. Хранись делать добро падшего естества! Делая это добро, разовьешь свое падение, разовьешь в себе самомнение и гордость, достигнешь ближайшего сходства с демонами.» Святитель Игнатий (Брянчанинов)

– Значит, Илья из вашего сердца не уходил, – сказал Стас.

– Илья? – несколько натужно удивился один (из плоскости выступивших – и всё равно оставшихся безымянными) гостей. – Это который?

Стас (даже) не ответил.

– А-а… – протянул удивившийся «бывший» (только «бывшие» и полагают себя – да и оказываются – вещами, достойными тени отсвета вспоминавший); кажется, «бывший» – якобы вспоминавший или возомнившщий себя настоящего; но – сам по себе он Стаса не интересовал (и ответить не мог бы).

Само по себе действо (отделения света от тени) оказывалось достаточно красноречивым; потому – выступившая из тени фигура решилась очертить себя ярче и повторила:

– Илья? Скоро год, как он заходил последний раз. Именно о нем вы спросили; зачем? Человек был незначительный, ни к кому не примкнувший, прошедший меж нас – как меж дождевых капель, не намокнув; как вообще такой вам может быть вам интересен?

Стас опасно (пространство – сразу утратив напор – стало рыхловатым) удивился; но! Женщина немедленно тронула его за руку, заглянула в лицо, сделала большие глаза и шепнула:

– Не обращайте внимания. Это мой придворный циник, так сказать, штатная единица. У него перманентный творческий кризис, он всех меряет по себе и всем пророчит свою судьбу: способен кидаться даже на отсутствующих!

Но Стас продолжал удивляться: оттого и лица (как и свет электричества, заплутавший в дыму сигарет) ещё больше стушевались и стали необратимы в своей блеклости. Тогда хозяйка (сама не понимая, что творит) еще раз за всех вступилась:

– Боже, я забыла о своем долге! Вы задержались, вам положена штрафная.

Стас продолжал удивляться; но! Кивнул согласно (и – мгновенно перед ним образовалась полная до краев рюмка) и сказал им всем лютую (не)правду:

– Это всё – чистейшей слезы алкоголь (вина, ставшая вином): плоть и души, время и пространство – всё подлежит распаду и брожению в чане; тогда каждая капля браги становится песчинкой часов (причём – часами могут быть и тела, и дела); зная всё это и – понимая всю безнадёжность своих стремлений, пейте эту амброзию (другой нет).

– Зачем?

– Затем, что это смертельный яд бессмертия: умирая, ты выживешь и вернёшься (в себя), и снова умрёшь – пока не совершишь своё должное; но! Не совершишь никогда.

Стас умолк на миг, потом досказал:

– И это прекрасно.

– Какой прекрасный тост! – крикнул кто-то. – Это вы сами придумали?

– Нет! – почти выкрикнул Стас; причём – сделал он это почти молча и – ещё более (не заранее, а – опять забежав наперед) лютуя; причём – одновременно (и – даже несколько раньше, чем сказал свою ложь) он двумя пальцами (и – стараясь не раздавить) взял рюмку и выпил, и – ещё более чем «заранее» ощутил нёбом, как сивушные примеси напитка прямо-таки камнепадом катятся вниз по его горлу; причём – «при всём этом» он ещё и застенчиво улыбнулся и попросил:

– А ещё можно?

Ответом ему был всеобщий восторженный рев:

– Конечно! Даже необходимо!