Вечное возвращение

Как отнесётся к подобной инициации (не к нему применяемой) человек познания? Скорее всего, никак – признав реальностью мира; и разве что душа его будет хохотать хохотом самопрезрения (посмотрите на равнодушного золотозубого); человек современных идей гуманизма, эта гордая одушевленная обезьяна, тоже останется недоволен предстоящим нам зрелищем; впрочем, он станет недоволен и собой.

Как будто в предстоящем действе ему предстоит пассивно (в обоих смыслах) участвовать – в то время, как его высокомерие требует, чтобы он всего лишь сострадал; но – Стаса, меж тем, уже бойко волокли в сторону мужского туалета.

Ошеломлённый (всего лишь физически: ударом по голове) он видел себя совершенно беспомощным (лишённым даже иллюзорного выбора): как будто он всю жизнь бежал по узкому и тесному коридору (а его жизнь оказывалась выцветшими обоями на стенах); он бежал, спасаясь от Дикой Охоты!

Более того – даже и неся оную охоту (до всего) в себе, оттого-то всегда кажется, что Дикая Охота настигает и дышит в затылок; а он (совсем как в безвоздушии рыба) – лишён не только плоти воды, но и воздуха души.

И отовсюду, напрочь сдирая одежду и кожу, цепляются сучья.

Потому-то ему все ещё (не) снилось, как бьют его головой об осклизлый унитаз, Бьют, предварительно хорошо раскачав. Расплющивая при этом переносицу или сокрушая челюсть. Влажно похохатывая. Подхватывают его, теперь уже совершенно обеспамятовавшего, под руки.

И держат. И вот уже Охота, именуемая Дикой, настигает его (о поэты, лжецы именований: охота ко всему неизбежна всем; даже для богов лишь немного отодвинуты сроки – такова притча Хозяина Лесной заставы).

Ближе. Ещё ближе. И лопаются барабанные перепонки.

И вот только тогда был ему Голос (ибо он стал по настоящему слышать):

– Оставьте его. Отдайте его мне.

Стас был человек как человек (почти без памяти тысячелетий и крыл за плечами); но – даже он увидел, как послушливо замерла реальность (и он оказался в безопасности).

Но не перестали его тащить. Не отпустили его. Казалось, что никто (кроме ни на что сейчас негодного Стаса) не расслышал необоримого Голоса; но – Голос принадлежал той единственной женщине, которая могла (бы) приказывать богам.

Так на беду свою (много горшую, нежели приключившаяся «здесь и сейчас») повстречался он с Яной.

Такой он её и увидел: внешне неброской и (внешне) ничего не предпринимавшей; Стаса продолжали волочь; но – стало это настолько бессмысленным действием, что нечего было этим озабочиваться; и она бесконечно стояла, и она бесконечно стояла-стояла-стояла в дверях, невесть как распахнувшихся и свободных!

Стояла как тростинка на ветру. Казалось бы, была она почти некрасива – для не имущих настоящего зрения! Лицо узкое. Глаза светлые, с подступающей вплотную зеленью. Тоненькая. Хрупкие плечики. Почти прозрачные кисти; но – стремительная (даже сейчас, когда замерла).

Такой он её и увидел – из своего беспамятства.

Казалось бы, что именно такая (ошеломляюще юная) – никак не могла она заступить путь Дикой Охоты (ко всему); казалось бы – ничего она не могла! Стаса продолжали волочь-и-волочь-и-волочь; причём – бесконечно, поскольку на деле после ее слов иллюзорное «здесь и сейчас» попросту перестало быть здесь и сейчас.

Наступало – «всегда». Воздух (Стихия) вдруг стал плотен как Вода (Стихия). Стаса волокли из Стихии в Стихию, и не было в этом смысла. Лишь голос золотозубого (как пузырьки в аквариуме) прекратил эту бесполезную судорогу.

– Да… Оставьте его! – причем злому (золотозубому) волшебнику пришлось даже потупить глаза (должно быть, он страусу бы позавидовал, дабы – спрятать их в какой-нибудь пол); впрочем, подручные его не могли сразу поверить своим ушам.

Они стали оборачиваться. Стали смотреть на него мертвыми рыбьими глазами. Потом в их покатых (вспомним громил «Атлантиды») лбах стало происходить бурление; но – вокруг уже совершалась та жизнь, в которой им не было места.

– Вы не поняли? – удивился золотозубый, которому не часто приходилось свои слова повторять; Стаса тотчас уронили! Ибо (как камень, протянутый вместо хлеба) выпустили из потных ладоней.

Стас – принялся падать (это только кажется, что падение уже случилось), и – продолжал падать (это только кажется, что он падает); но (вместо процесса падения он – раскалываясь как стекло, становясь по частям) негаданно начинает себя собирать (почти что сам по себе).

А потом – он лежал «частями» (в пределах тела), а вокруг шаркали и переминались подошвы: Дикая Охота отступала от него; но – не навсегда: даже эта реальность (спасения) осталась иллюзорна; и приснился Стасу разговор, в котором не было слов:

– Яна… – молча сказал вожак стаи.

Она взглянула.

– Я не могу так. Ты женщина. На глазах моих жлобов.

– На глазах твоих жлобов, – молча ответила она; время спустя она улыбнулась, но – не золотозубому волшебнику, а какой-то своей мысли.

Она сразу изменилась. Волосы ее перекинулись в рыжее пламя. Стали резко (как от ветра пустыни) очерчены скулы. Поэтому странной вышла улыбка. Робкой и, одновременно, совершенно безудержной.