— А как же иероглифы? — обернулся я на пороге.
Монтерелли поморщился:
— Это слова из современной песенки, что-то вроде: «Люби меня — снимай трусы!»
РОЛИ НЕ ВЫБИРАЮТ
Действие происходит в Малороссии семнадцатого века, где женщина разделяет с вдовцом скуку захолустья. Женщина — полька, мужчина — козак. «Всё моё сокровище — благодушие, танцы, волокитство, — доносит аромат эпохи их современник. — Съедутся ко мне гости — смех, шутки, принесут нам из погреба венгерского, сядем мы у камина, заиграют нам в дуды; на столе домашняя дичина, свежая рыбка — вот наше утешение, вот венец наш, и плевать мы готовы на королей!» У козака уже серебрились виски, и остаток дней он надеялся провести на покое. Но за женщиной стал ухаживать сосед. Шляхтич был молод, и ему стал тесен собственный хутор. Когда козак отбивал татарский набег, он с ватагой сжёг его усадьбу. Женщина была похищена, сын козака умер от побоев.
Шляхтича звали Чаплинский, козака — Хмельницкий.
Обольщением или силой Чаплинский склонил женщину к венцу. Хмельницкий вызвал его на поединок. Трое слуг шляхтича притаились в засаде. Но кованый панцирь выручил козака, и он разогнал всех четверых. «Маю шаблю в руцi: ще козацька не умерла мати!» — слова, которые вкладывают в его уста.
Женщину не вернули, и козаку оставался суд. Но искать правду на земле — что кобылу в волчьем лесу. «На свете много красавиц, — усмехнулся судья, — а эта пусть останется с тем, к кому привязалась».
Мир открывается в слезе, а жизнь исчезает в бездне отчаяния! Но не на этот раз. За днепровскими порогами собрались лугари, степовики и гайдамаки, обитатели землянок, одетые в звериные шкуры, обедавшие скудной тетерею, вольные, как ветер. «Чи умрёшь, чи повиснешь — усё один раз мати родила!» — тянули сиплые от горилки голоса. Здесь не щадили жизни — ни своей, ни чужой, здесь религией была смутная надежда, что человек выше языка, на котором говорит, и времени, в котором живёт. Тряся чубами, запорожцы ударили в литавры: «Приймаемо тебе, Хмельницкий пане, хлебом-солью и щирим сердцем!»
Так месть обратилась в возмездие.
Декорациями дальнейшему служат сожжённые костёлы, а его персонажи — это безымянные апостолы. Каменные сердца своего века, бесшабашной гибелью обретавшие небеса, они становились героями бесчисленных песен. После громких побед Хмельницкий с грозными ордами встал посреди мятежной страны. Он потребовал Чаплинского, которого называл литовским подкидышем, польским пьяницей, украинским разбойником. Ему отказали. Тогда престарелый гетман разыскал его супругу, на которой и женился. Разность исповеданий перечеркнуло её двоемужество. Счастье Хмельницкого казалось безмерным. Он советовал польскому генералу сыграть свадьбу, перестав угощать друг друга оловянными пилюлями. Ему не вняли. И ещё не раз стояли хоругви против куреней, ещё не раз гремело «С нами Бог!» польских ополченцев на фоне грозного козацкого молчания.
Впрочем, это история бунта, а в написанной Купидоном драме остался последний поворот. Страстно любимая, женщина изменила. Её новый избранник — часовщик из Львова, которому гетман доверил казну. Когда пришёл срок платить войску, не досчитались бочонка червонцев. А под пыткой казначей сознался не только в краже. Ревнивый гетман приказал казнить обоих. Неверных раздели и, связав вместе, повесили. В таком виде они прелюбодействовали (secut erant in action adulterii, стыдливо поверяет детали латыни польская летопись).
Остаётся добавить, что Хмельницкий вскоре пожалел о своей вспыльчивости, горькие воспоминания — плохое утешение. Но потом, обрастая забвением, погасли и они, превратившись в стёршееся имя, равнодушие мифов и правду, похожую на ложь.
ИНТЕРВЬЮ
Это приснилось мне в ноябре, когда Стрелец прогоняет Скорпиона, и тот кусает землю холодными, безнадёжными дождями. Вечером я запускал глаза в экран и плевал в него, натыкаясь на лгущие головы.
А ночью меня пригласили на телевидение.
Ведущий был боек, и его превосходство торчало у всех костью в горле. «Народ, как лента Мёбиуса, — гладил он двойной подбородок, — запускаешь в него “утку”, а она возвращается с противоположным смыслом»
Он сидел, растопырив глаза, и его щёки были шире плеч.
— Что я думаю об истории? — переспросил я, и меня поразил мой уверенный тон. — У вас есть кошелёк? — Журналист достал. — Положите, пожалуйста, на стол… — Он был послушен, как костыль у калеки. — Вероятно, при вас больше нет?
С этими словами я наклонился, и, не глядя, опустил деньги в карман.
— И всё? — рассмеялся журналист. Тот, кем я был во сне, зевнул в волосатый кулак. В углу заворочалась тишина, которую мы оба не слышали. — Не забывайтесь, — одёрнул журналист, — вы сделали это на глазах миллионов!
— А вот это и есть история, — безразлично констатировал человек, которым я был во сне.
ПРИЧУДЫ ЛЮБВИ