Вечность на двоих

— Ретанкур, — позвал Адамберг. — Мужчины пойдут передохнуть. Я вернусь с подкреплением, как только сдам Тома матери. Вы можете тут пока побыть? Займетесь разрешением?

— Я останусь с ней, — предложил Новичок.

— Правда, Вейренк? — спросил он, напрягшись. — Вы еще держитесь на ногах?

— А вы нет?

Лейтенант быстро опустил веки, и Адамберг почувствовал угрызения совести. Горные козлики ударили друг друга рогами, и Вейренк запустил пальцы в свою странную шевелюру. Рыжие прожилки отчетливо виднелись даже в темноте.

— У нас много работы, Вейренк, грязной работы, — продолжил Адамберг, смягчаясь. — Мы ждали тридцать четыре года, подождем еще несколько дней. Предлагаю перемирие.

Вейренк, казалось, засомневался, потом молча кивнул.

— Вот и отлично, — сказал Адамберг, удаляясь. — Я вернусь через час.

— О чем это вы? — спросила Ретанкур, следуя за комиссаром.

— О войне, — сухо ответил Адамберг. — О войне двух долин. Ты лучше не вмешивайся.

Ретанкур обиженно остановилась, подбросив ногой несколько камешков.

— И серьезная война? — спросила она.

— Скорее да, чем нет.

— Что он сделал?

— Главное — что он сделает? Он ведь тебе нравится, да, Виолетта? Не суйся меж двух огней. Потому что рано или поздно придется выбрать. Между ним и мной.

XV

В десять утра плиту наконец сняли, обнаружив под ней ровную утрамбованную землю. Сторож не соврал: почва казалась нетронутой, тут и там валялись ошметки почерневших роз. Полицейские, усталые и расстроенные, крутились вокруг, не зная толком, что предпринять. «Какое решение принял бы старик Анжельбер, увидев кучку сбитых с толку мужчин?» — спросил себя Адамберг.

— Сделайте все-таки снимки, — сказал он веснушчатому фотографу, милому способному парню, чье имя он, как всегда, запамятовал.

— Бартено, — шепнул ему Данглар, считавший, что исправление светских просчетов комиссара тоже входит в его обязанности.

— Бартено, сделайте несколько снимков. Детали крупным планом.

— Я вас предупреждал, — проворчал сторож, насупившись. — Они тут ничего не делали. Даже крохотной ямки нет.

— Что-то тут есть все равно, — не сдавался Адамберг.

Комиссар сел по-турецки на сдвинутую плиту и подпер руками подбородок. Ретанкур отошла в сторону и, прислонившись к соседнему надгробному памятнику, закрыла глаза.

— Она сейчас вздремнет, — объяснил Новичку Адамберг. — Она одна у нас умеет спать стоя. Как-то раз она объяснила, как это делается, и мы попробовали. У Меркаде почти получилось. Правда, заснув, он упал.

— Еще бы, — сказал Вейренк. — А она что, не падает?

— В том-то и дело, что нет. Пойдите посмотрите, она правда спит. Можете говорить в полный голос. Ее ничто не разбудит, ибо она так решила.

— Все дело в преобразовании энергии, — разъяснил Данглар. — Она ею вертит как хочет.

— Нам от этого не легче, — заметил Адамберг.

— Может быть, они просто на нее пописали, — предположил Жюстен, севший рядом с комиссаром.

— На Ретанкур?

— На могилу, черт побери.

— Слишком муторно и дорого, чтобы просто пописать.

— Да, прошу прощенья. Я так просто сказал, чтобы развеяться.

— Я вас ни в чем не упрекаю, Вуазне.

— Жюстен, — поправил Жюстен.

— Я вас ни в чем не упрекаю, Жюстен.

— Впрочем, развеяться мне все равно не удалось.

— Развеяться можно только двумя способами. Поржать или заняться любовью. А мы сейчас не делаем ни того, ни другого.

— Я заметил.

— А если поспать? — спросил Вейренк. — Не развеешься?

— Нет, лейтенант, просто отдохнешь. Это разные вещи.

В наступившем молчании сторож спросил, может ли он уже идти. Да, может.

— Пока подъемное устройство здесь, надо положить плиту на место, — предложил Данглар.

— Не сейчас, — сказал Адамберг, все так же подпирая руками подбородок. — Посмотрим еще. Если ничего не найдем, вечером Наркотдел заберет у нас дело.

— Не будем же мы тут сидеть день и ночь только лишь в пику Наркотделу.

— Его мама сказала, что он не притрагивался к наркотикам.

— Ну, мама… — Жюстен пожал плечами.

— Вы что-то слишком развеялись, лейтенант. Мамам следует доверять.

Вейренк слонялся чуть поодаль, бросая время от времени заинтригованные взгляды на Ретанкур, которая и впрямь крепко спала. Иногда он что-то бормотал себе под нос.

— Данглар, попытайтесь разобрать, что там лопочет Новичок.

Майор с отсутствующим видом прошелся по дорожкам и, вернувшись, сел рядом с комиссаром.

— Вы уверены, что вам это интересно?

— Я уверен, что это поможет нам развеяться.

— Он бормочет приличествующие случаю стихи. Что-то о земле.

— Что именно? — обескураженно спросил Адамберг.

— «Напрасно жду ответ, к тебе, земля, взывая:

Невыносима ночь — конца ей нет и края.

Не знаю, это ты таишься или это

Я сам не слышу стон печального ответа?»

И так далее, я всего не запомнил. Автор мне неизвестен.

— Еще бы. Это его собственное. Он стихи печет как нечего делать.

— Любопытно, — сказал Данглар, наморщив высокий лоб.

— И как все любопытное — это у них семейное. Ну-ка, повторите мне стихи, капитан.

— Это не бог весть что.

— Зато в рифму. Что-то в этом есть… Прочтите еще раз.

Адамберг очень внимательно выслушал его и встал.

— Он прав. Земля все знает, а мы нет. Мы не способны ее услышать, в этом-то вся загвоздка.