...Вечности заложник

— Калужнина я иногда встречала в Елисеевском. Увижу, позову в очередь, хочу перед собой поставить, но люди начинают гудеть, раздражаться, а он голову в плечи, воробушек пуганый, — и назад. В глазах — ужас. Тут хамам раздолье, а интеллигентному человеку — петля. Но я, знаете, все равно чек выбью, получу его граммы, отдам. Он, бывало, берет купленное — людей из очереди уже нет, — но все равно озирается, такая боль глядеть!

Я спросил о работах.

Елизавета Геннадьевна показала назад, на простенок.

— Здесь лежали. После смерти Калужнина Владимир Васильевич все сюда привез, сложил между дверями. Мы уже привыкли к этому нагромождению, огромное количество работ было. Вначале Калинин в музеи пытался пристроить, умоляя забрать, растолковывал, какой силы художник. Но музеи даже смотреть не стали. Сразу вопрос: почему не в Союзе? Ах, исключали! И хотя шли уже семидесятые, а все равно это было вроде бы подтверждением нелояльности: не вольнодумец ли?! Или, того хуже, формалист. Клеймо зря не поставят.

— А вы сами-то видели работы?

— Видела... — И призналась: — Осталось ощущение мрачности, темноты, если уж честно. Впрочем, не так-то мы были любопытны, все лежало запакованным, у меня и мысли не возникало развязать, поглядеть...

Она заторопилась.

— Только выводов из моих сомнений не делайте! Калинин считал Калужнина выдающимся, не раз говорил об этом, когда возмущался музейщиками. Мы Владимиру Васильевичу верили безоговорочно, образованнейший был человек! А Калужнин ему под стать, встретятся — и часами об искусстве, других разговоров у них не бывало, не слышали.

— И вы в спорах участвовали?

— Ой, что вы! — Она засмеялась. — Мы не все и понять-то могли. Они как иностранцы. Импрессионистов — я говорю о начале пятидесятых, когда Василий Павлович начал к нам приходить, — в музеях не было. В Пушкинском отдел заменили подарками Сталину. Что уж о Пикассо говорить?!

Она хотела что-то прибавить, но в этот момент открылась боковая дверь и в зал вошел коренастый мужчина в черном строгом костюме с черным галстуком, по-хозяйски поглядел на меня, но обратился к Елизавете Геннадьевне:

— В чем дело?

Он, вероятно, еще прикидывал «вес», возможную мою силу — кто знает, инспектор, начальник? — зачем спешить.

— Чем могу?..

— Наш директор, — представила Елизавета Геннадьевна, хотя и без того было ясно, с кем разговариваю.

Директор словно бы заставил себя улыбнуться — впрочем, настороженность не исчезла.

— Товарища картины интересуют. Помните, те, что были в простенке, от Владимира Васильевича еще оставались?

Кажется, пора было вынимать документ, такие люди неопределенности не терпят.

Удостоверение Союза писателей явно утеплило директорский взгляд.

— Видите ли, — сказал директор, — картины, о которых вы спрашиваете, были переданы родственнику художника, мы, помню, даже вызывали его телеграммой.

— Из Архангельска? — уточнял я.

— Точно не скажу... — Он словно извинялся за несовершенную свою память. — Возможно, из Архангельска.

— Но в музеях Архангельска Калужнина нет, мы запрашивали, — сказал я так, словно представлял некую государственную организацию. — Тем не менее картины представляли серьезную художественную ценность.

Левая бровь директора поползла вверх, в глазах появилась искорка страха, но взгляд тут же стал гаснуть.

— Можно поискать расписку, — неуверенно сказал он. — Думаю, без каких-либо документов мы не могли отдать такое количество холстов.

Елизавета Геннадьевна отвернулась — кажется, у нее не прибавилось веры к его словам.

— Не могли бы вы поискать сейчас? — наступал я, понимая, что потерять время — это потерять шанс. Дальше начнутся просьбы зайти завтра, через неделю, через месяц...

Директор повернулся и, притворив дверь, надолго исчез в глубине кабинета.

Мы опять говорили о Калинине, но теперь я уже слушал Елизавету Геннадьевну рассеянно, вполуха — мой интерес был там, за дверью. Оттого, найдет или не найдет директор адрес, зависело очень многое.

Дверь распахнулась, в руках директора розовела бумага, — с канцелярией в музее оказалось нормально.

— Картины в Мурманске! — с порога нокаутировал меня он. — Кто вам сказал, что они в Архангельске?!

Я застыл, пораженный. Господи, из-за своей неопытности или даже нерадивости я потерял целый год! Оказывается, место картин можно было выяснить моментально, стоило заглянуть в училище и расспросить людей.

— К-как... в Мурманске?!

Он уже протягивал адрес. На листе крупными буквами было скорее нарисовано, чем написано, имя, фамилия, адрес владельца.

«Мурманск. Улица Ленина. Дом... Квартира... Юрий Исаакович Анкудинов». И номер его телефона.

— Но кто этот родственник? — пытался выяснить я.

Директор знал немногое. Вроде бы художник. Впрочем, все следует проверить, за точность своих знаний директор ручаться не мог. Он оправдывался.

— Работы лежали, понимаете, без присмотра. Но мы же не склад. Мы не имеет права хранить бесхозную живопись. Тогда и отыскали этого человека.

— Как «отыскали»?