Вечный двигатель маразма

Мигель купил на мое имя дачу, по тем временам роскошную, да и по нынешним не дешевую. В подвале он установил сейф, велел мне туда все прятать. Я смеялась, а он говорил:

– Дурочка! Если я умру, у тебя на границе ваши коммунисты все отнимут! Да еще могут городскую квартиру обыскать.

Кража золотого сервиза – полная чушь! Ее придумали, чтобы в меня комок грязи швырнуть. Симона мне завидовала, ее-то Диас быстро бросил, а со мной не один год жил в любви. И улетела я из Мексики не до смерти Мигеля, а после. Его жена, конечно, мерзавка. А вот сыновья другие, старший Пьетро ко мне приехал со словами:

– Ксения, отец вас любил. Вам надо завтра участвовать в похоронах. Я оставил место в первом ряду среди членов семьи, прямо у гроба!

Я, от слез опухшая, заикнулась:

– Розалия…

Пьетро тут же меня остановил:

– Вместо отца я. Мать Мигеля никогда не любила. Три моих последних брата не от него, а вы обожали папу.

Вот так! И в московский театр меня взяли, потому что Пьетро попросил. И много лет подряд, до сих пор сын Мигеля мне на Новый год, день рождения, Пасху присылает подарки. Дорогие. В маленьких коробочках. Люба, ты украла всего одно самое простое колечко, оно тебе предназначалось. Незадолго до того, как упасть и ногу сломать, у меня началось головокружение. Из-за него я и грохнулась. Я подумала, что совсем постарела. Надо дочери правду рассказать: про квартиры, про то, что я дачу не продавала, она сдается, про драгоценности, которые в банке в ячейке лежат. Но меня увезли в больницу. Самочувствие было – лучше в гроб лечь. И тут ты появилась, наврала мне про онкологию, стала требовать решить квартирный вопрос…

Ксения усмехнулась.

– Деточка! Я долго терпела твое хамство, грубость, понимала, что сама виновата. Следовало тебя воспитывать пожестче. Но мы с папой тебя обожали. А после того, что случилось, после похищения…

Глаза Любы почти выкатились из орбит.

– Что?

– День выкапывания тайн из могилы, – вздохнула Ксения. – Степан, вы позволите? Я коротенечко!

Следующие минут двадцать мы молча слушали рассказ балерины. Я никогда не видела, чтобы человек мгновенно худел на глазах. Щеки Любы ввалились, ее лицо вытянулось.

– Папа из-за меня убил человека? – пролепетала она, когда мать замолчала.

– Он не хотел, был в состоянии аффекта, – поморщилась Ксения, – Сергей не преступник. Спасибо Элине, нам ее брат помог, но и я в долгу не осталась. Подарила ему кооперативную квартиру. Вернее, денег дала.

– Рафаэль отказывался, – быстро уточнила наша бывшая учительница.

– Сопротивлялся, – улыбнулась балерина, – но я подыскала нужные слова. Сережа был прекрасным человеком. Любу обожал без памяти. Помню, как мы с ним вышли из кабинета следователя, когда узнали правду об отцовстве. Идем молча. Сели в машину. Я рот открыла, муж меня обнял: «Слушай внимательно. Любочка наша дочь. Все. Закончено. Более никаких бесед на эту тему. Конец!»

И мы правда никогда не вспоминали Косточкина. После смерти мужа Любовь вконец распоясалась, вот тогда у меня часто в голове мелькало: генетика-то у нее Льва Николаевича. Ох, наверное, он подлым человечишкой был. Ни я, ни Сергей в гадостях, жадности, беспредельном эгоизме не замечены. А уж когда дочь ко мне под видом Сони заявилась…

Ксения тихо засмеялась.

– Люба давно считает меня выжившей из ума старухой. Я себя до сих пор звездой считаю. Рассказываю о толпах поклонников! И все забываю! Какой год, какой день… Дочь так и не поняла, что я талантливая актриса. В балете не только техника нужна, хотя без нее никуда. На одних правильных фуэте звездой не станешь. Необходимы эмоции. Зрители ими питаются. Высоко задранная нога, шпагат – это гимнастика. На сцене важны чувства. Надо стать тем, чью партию исполняешь. Меня всегда хвалили за перевоплощение, мне верили. Сейчас я отвлекусь ненадолго от основной темы. С Элиной мы всю жизнь были рядом, сестры по жизни. Она ко мне в больницу приехала, я ей рассказала, что Люба мне наврала про онкологию, вынудила на нее квартиру переписать. Я решила, что она апартаменты продаст, мне купит конуру. Да я была готова на размен, мне все равно где жить. Раз дочь мной тяготится, пусть живет одна, просто мне больно, обидно.