Вечный слушатель

И зорко, и ожесточенно
Ты, башня, ждешь в дали степной —
Меня, ватаги обреченной
Бойца, забытого войной.

Ты в милосердии сурова,

Стоишь, как дольний мир, стара,
И ты меня принять готова,
И тьма твоя ко мне добра.

Тебя не защищают рати,

Кто умер — сам к тебе придет,
Молчанье здесь взамен печати,
Для верного распахнут вход.

Переживут твои причалы

Агонию тщеты мирской.
И гость последний, запоздалый,
Войдя в тебя, найдет покой.

Смерть в пустыне

Вдали посеяна судьбой
Смерть над рекою голубой,
И ястребы в лазурном поле —
Ландскнехты смерти, и не боле;
И месяц, проповедник старый,
Спеша к воде, наводит чары;
И сердце мается мое
Как заржавелое копье:
Там, в тростниках, клонясь ко сну,
Воды иль пепла я глотну?

Час пепла

Израненный, усталый, слабый,
В час пепла я сижу на пне,
Внимая мудрый голос жабы —
И утопаю в тишине.

О нет, меня будить не надо!

Мне с каждым мигом все слышней
Трясины гулкая отрада,
Последний сон последних дней.

Осеннее равноденствие

С теплом давно пора проститься,
Плащ осени то бур, то ал;
Ветрами воет смерть, как псица,
День равноденствия настал.

Повсюду — лишь печаль и злоба,

Дряхлеет плоть, душа болит.
И осень, словно доску гроба,
Туманами страну скоблит.

В стране бесцелья

В стране бесцелья, где мысль плетется
Вкруг времени, то есть — вокруг колодца,
Я питье подносил, подчиняясь закону,
Порой — когорте, порой — легиону.
И гунна, с коня безжалостно скинув,
Я пить принуждал из тех же кувшинов, —
В той стране, где не знали о времени люди,
Пусть каплю его, но сберег я в сосуде.

Дакский кувшин

Обернись, коричневая глина,
Круглым телом дакского кувшина, —
На гончарном круге зреет чудо:
В грубой персти — контуры сосуда.
Жизнь и гибель в полость входят ныне:
Гибнет мир, — жалеть ли о кувшине?
Но хранит он, звонкий и нетленный,
Тяготу и пустоту вселенной, —
И в его глубины время вложит
Все, что было, — все, что быть

— не может.

Черная церковь

Мастерку жестокому в угоду,
Колокольня рвется к небосводу.
Стрельчатые своды облегли
Шпиль ее подобием петли,
Ряд столпов, столетьям непокорный,
Ввысь уносит кровлю Церкви Черной.
Гром органа — и приемлет тьма
Вечный свет единого псалма, —
Глыба камня, грешная, благая,
Дремлет, край родной оберегая.

Древние монеты

Горсть позеленевших медяков,
Ты хранишь в себе следы веков:
Лики Августов и Птоломеев,
Идолов, пророков и злодеев, —
И сверкает в неизменном свете
Все, что начеканил царь столетий.
Фениксы пылают на кострах,
Но по краю — прозелень и прах, —
Ценности, упавшие в цене:
Ярь-медянке не лежать в казне.

Черноморские ракушки