Вечный сон

Но она понимает. Помнит, каково это – видеть множество мертвых тел и не знать, куда себя деть от этой темноты. Заглядывать в глаза мертвецов и чувствовать, что оттуда на тебя тоже что-то смотрит – а потом ловить на себе этот взгляд везде, куда бы ни пошла. В самой суровой буре, в которой нельзя даже открывать глаза без страха ослепнуть, в темноте хижины и особенно – в отце.

До Анэ доносится едва слышный гул. Почти не ощутимый – он тянется как тонкая песня, как дрожащая нить, которая вот-вот оборвется. Анэ всматривается в могилы, не понимая, откуда мог появиться гул, но чувствует сильнейшую усталость. Не хочет вновь разбираться, вытягивать из памяти обрывочные знания о ритуалах, просить у кого-то помощи, и главное – ставить под угрозу свою жизнь. И она наблюдает за этим гулом, и тело откликается мурашками, и сила скапливается в груди, желая выйти наружу и уничтожить всех врагов, – но Анэ не может.

После недолгого молчания каждый поднимает с земли случайный камешек. Анэ отвлекается от могилы и только теперь вспоминает, что ничего не надела на руки, и вздрагивает от резко напавшего на нее холода. Пальцы красные от снега, их начинает сводить, но она плотно сжимает маленький камень и, бросив последний взгляд на могилы, поворачивается к домам. Там, впереди, еще теплится жизнь.

– Многие спрашивают про тебя, – говорит Апитсуак то ли Анэ, то ли самому себе.

Его ладони неподвижно лежат на коленях, плечи расправлены, взгляд – пустой и направлен на стену.

Они вновь сидят в комнате Анингаака – вернее, Анэ сидит, спрятавшись в углу и бесконечно рассматривая его амулеты. Апитсуак же пришел сюда неожиданно – она не стала спрашивать почему, верно угадывая непонимание и потерянность на его лице. Одно его присутствие наполняет комнату теплом, и ей этого достаточно.

В комнате ангакока темно, и редкие лучи солнца из едва зашторенного окна освещают лишь два маленьких бубна. Второй, самый большой, лежит темный и забытый где-то в углу, и Анэ старается на него не смотреть.

Она глядит лишь на пылинки, танцующие в солнечных лучах, и сквозь них – на задумчивого Апитсуака. Его шрам красным пятном светится на худом лице.

– Я не очень хочу с кем-то разговаривать. Да и я здесь ненадолго, – с уверенностью говорит она, но мизинец ее предательски подрагивает.

– Слушай… ты понимаешь, из-за чего все это происходит?

Апитсуак сидит на табурете и вертит в руках маску вдвое больше своей ладони. Анэ пытается представить, как смотрелся бы Анингаак с этой маской, но в голову приходит лишь темная макушка отца в ослепительно-белом сугробе. Снова и снова.

– Подозреваю, что я не просто так оказалась здесь, – тихо отвечает Анэ, а сама тут же уходит, уворачивается от этой мысли. Она горчит на языке, оседает тяжестью на плечах.

– Слушай… я тебе кое-что сказать должен. Мы тут чуть ли не последние, кто сохранил традицию ангакоков. Ты, может, видела красное здание на отшибе, со шпилем? – И, встретившись с непониманием в глазах Анэ, продолжает: – Ну… с длинной такой штукой на крыше. В общем, это церковь. Христианская. Это… ну, вместо ритуалов и ангакоков. Такие теперь везде есть, в каждом поселке и городе. Но туда давно уже никто не ходит.

Анэ внимательно смотрит на Апитсуака, пытаясь понять, говорит ли он серьезно. Но на лице его – ни тени улыбки. Часть слов она не понимает, но суть улавливает быстро: люди верят во что-то другое, а ангакоков почти не осталось.

– Почему? – задает она единственный вопрос, который приходит ей в голову.

– Потому что мы знаем, где скрывается настоящая тьма. И знаем единственного, кто может нас защитить. И это ангакок. Но я это к тому, что в других городах не так. Скорее всего, остальные на острове не знают, что и почему происходит, и не могут спасти себя.

– Что такое… «городах»?

Апитсуак замирает на мгновение, а потом расплывается в улыбке.

– Город. Ну, это как наш Инунек, только гораздо больше.

«Куда еще больше?» – думает Анэ, но стесняется спросить.

– В других… городах… тоже умирают люди?

– Да. Мир изменился. – Он снова легонько улыбается и протягивает ей руку. – Но тебе повезло оказаться здесь. Среди нас.

Анэ подходит к окну и полностью открывает штору – свет падает на центр комнаты и целиком освещает ковер. Апитсуак недовольно закрывает лицо одной ладонью, но в другой продолжает крепко держать маску.

– Зачем?

– Хочу больше видеть.

Но видит она лишь ту же опустевшую заснеженную улицу. Пытается понять, каково людям, у которых нет никакой природной защиты, – и что случилось бы с Инунеком, не окажись там Анингаака, Апитсуака и ее самой. Гадает, сколько людей уже умерло на острове? Как с этим связан отец? Могла ли она, Анэ, почувствовать что-то неправильное в ритуале и остановить его вовремя?

Слишком много вопросов, от которых гудит голова.

– Все сидят дома. Готовятся. Я чувствую, что нашествие духов – это только начало.

Анэ вздрагивает и поворачивается к нему. Апитсуак натягивает на себя маску, но она быстро сползает с его лица.

– Как?