Вечный сон

Она бы никогда и не узнала Арнак по-настоящему – только по движениям и внешности, – однако девочка сама однажды подошла к Анэ и протянула ей мактак[9]. Она ничего не сказала, но Анэ сразу поняла: это из-за того, что она сидела одна у хижины несколько часов. Тогда Анэ медленно приняла угощение и тут же ушла обратно в дом – а потом смотрела на этот мактак весь вечер, и он уже начал смягчаться и разваливаться в ее теплых руках, а потом расплакалась, роняя слезы на мясо, и так его и не съела.

Анэ долго думала, каким сложилось бы их общение, хотя бы такое, бессловесное, но через несколько дней Арнак принесли в их хижину. Ее слабое тельце нес на руках ее отец, и косички безжизненно покачивались при каждом шаге. Анэ тогда застыла, словно погруженная в сугроб, и отцу пришлось ее ударить, чтобы она очнулась.

Анэ пыталась подать ему знаки. Пыталась объяснить, что эту девочку трогать нельзя. Хотела предложить ему что угодно – лишь бы хоть этот, один-единственный, ритуал прошел бесследно.

Но не успела.

Отец не давал отвести себя в сторону, отмахивался от нее, как от назойливой мошки, и в конце концов ударил снова. Анэ хотела ударить саму себя – но все, что у нее получалось, это стоять и смотреть, как отец медленно вытягивал из Арнак жизнь. Еще и приносить ему амулеты, помогать держать Арнак и подхватывать за ним ритуальную песню. Ее молодая сила сделала этот ритуал еще более действенным, и с каждым словом Анэ ненавидела себя все сильнее. Мир погружался во мрак. Она навсегда запомнила, как подрагивали веки Арнак при каждом звоне бубна, – казалось, она погрузилась в беспамятство и не должна была двигаться, но веки-то дрожали. Словно душа ее понимала, в чем дело, и пыталась воспротивиться – но ничто не могло противостоять силе ангакока.

Через несколько лет Арнак умерла во сне. Отец, будучи уважаемым ангакоком, смог обвинить во всем отца девочки – сказав, что тот слишком поздно принес ему добычу на очищение и духи так отомстили. Мужчина несколько дней не выходил из своей хижины, а потом ушел на очередную охоту и не вернулся. Все началось с того дня, когда рушились ледяные глыбы, – и закончилось тем, что погибла вся семья Арнак, и ничего бы этого не случилось без участия отца.

Еще год каждую ночь ей снились эти подрагивающие веки.

1800, 19 апреля, 23:00

Вдох.

Выдох.

И еще один вдох.

По телу Анэ бегут мурашки. Она закутана в плотные теплые шкуры, и с ее плеч капает медвежья кровь. Вязкие капли падают на землю, плечи тяжелеют от множества шкур убитых медведей, чьи души еще не отпущены, – Анэ держится ровно, пускай и дрожит от предчувствия чего-то плохого.

Черные тени снуют вокруг нее – она не столько видит, сколько чувствует присутствие душ животных, которых не пускает в загробный мир крепкая рука отца. Он держит хватку часами, не ослабевая, и Анэ почти удается увидеть, как проходит через него великая природная сила.

Отец медленно поднимает бубен с земли и пытается ухватиться за него поудобнее, но вместо этого с треском роняет обратно. Анэ вздрагивает, но не решается помочь. Он не просил. Она стоит, чувствуя, как медленно стекает с нее кровь, как кожа медведя тяжелеет на ее теле. И каждое мгновение мысленно благодарит отца за то, что тот позволил ей оставить на себе теплые зимние одеяния.

Анэ моргает медленно – глазам больно, ей страшно, тело перестает ей подчиняться. Кажется, она всего на миг прикрывает веки – а очнувшись, видит, как отец вновь пытается поднять бубен. Вот он снова его роняет. Вот он пытается унять трясущиеся руки и что-то бубнит себе под нос – а теперь он спокоен и лишь обреченно смотрит вниз.

Анэ моргает еще раз – и видит отца совсем близко. Он снял маску, оленьи рога лежат на земле. Она не слышит, но угадывает его тяжелое, сбивчивое дыхание.

– Когда мы выйдем отсюда, тебе нужно будет выполнить две моих просьбы, – начинает он, и голос его громким эхом раздается по всему снежному кругу.

Темноту его глаз озаряет слабый свет лампы. Огонь начинает затухать, и Анэ кажется, что ничего больше не существует, кроме сурового взгляда отца. Она сжимается под ним, чувствуя себя больше тараканом, чем человеком.

– Слушаешь меня?

Анэ медленно кивает, заставляя себя смотреть лишь в его глаза.

– Первое – это стоять на месте. Я покажу, куда тебе нужно будет встать.

Отец хватает ее за плечо, и Анэ вздрагивает от боли, продолжая смотреть ему в глаза и заставляя себя думать о чем угодно, но только не плакать и не моргать.

– А второе – это молчать. Что бы ни случилось. Мне не нужно, чтобы ты меня отвлекала или говорила под руку.

Анэ привычно кивает и случайно опускает взгляд. Обувь у отца вся в крови.

– Смотри на меня.

Второй рукой он берет ее за подбородок, и Анэ послушно следует за его ладонью, затаив дыхание. Лампа почти погасла, и в темноте виден лишь блеск его глаз.

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Да, отец.

Он тяжело вздыхает и, отпустив ее, возвращается в круг. Анэ потихоньку разрешает себе дышать.

– У меня все готово. Пойдем, – как сквозь шерстяное покрывало слышит Анэ и без лишних мыслей идет к выходу.

Вечный дух