Вечный странник, или Падение Константинополя

По нескольким улицам, наиболее подходящим для этой цели, между воротами Святого Петра у гавани и воротами Святого Романа и Адрианопольскими, был проложен путь для перемещения крупных грузов; путь был далеко не самый короткий, однако это искупалось прочностью покрытия, шириной дороги и отсутствием резких спусков. На одном из поворотов этого весьма петлистого пути виден тусклый свет шипящего факела — его держит чья-то рука. С обеих сторон от него стоят заброшенные дома, а на самой дороге — две длинные шеренги мужчин, которые согласными усилиями тянут что-то очень громоздкое. Никакого шума. Работа тяжела, все трудятся на совесть. У некоторых на головах — круглые стальные шлемы, но по большей части это гражданские, между которыми тут и там попадаются монахи, судя по католическому кресту у пояса — азимиты. Тут и там свет отражается от обнаженного торса, покрытого каплями пота. Вдоль шеренг взад-вперед скачет всадник. Он тоже работает на совесть. Что-то негромко говорит, когда возникает надобность остановиться и дать указания, однако лицо его, видное порой во вспышках света, серьезно и напряжено. Шеренги продвигаются медленно, время от времени и вовсе встают. Если остановка затягивается, всадник перемещается в хвост процессии и оказывается у черного киля галеры, которую катят на катках. Остановки нужны для того, чтобы переместить катки вперед. Покончив с этим, он восклицает: «Готовсь!» Тогда все хватаются за канат, и при словах «Вперед, во имя Христа!» следует мощный рывок, а судно подвигается вперед.

В эти последние дни осады двое участников обороны были сильнее других обескуражены безнадежностью ситуации: император и граф Корти.

Понять причины терзаний первого не составляет труда. Он слишком отчетливо понимал безнадежное положение своей империи: как ворота Святого Романа день ото дня теряют свою прочность, так и остатки его государства и власти теряют свою. А смотреть на их разрушение было все равно что насильственно присутствовать при собственной смерти.

Что же до графа Корти, то чем сильнее делалась опасность, тем больше возрастало его рвение. Казалось, он присутствует повсюду — и на обломках башен, и во рве, и при закладке мин, — причем безрассудство его усиливалось день ото дня. Его подвиги с мечом и луком поражали его товарищей. Для соперника он превратился в ужас в человеческом облике. Он был неустанен. Никто не знал, когда он спит. Его замечали, и с уст срывался один и тот же вопрос: что движет этим человеком? Он чужак, это не его дом, у него здесь нет родни — к чему он стремится? Некоторые называли в ответ христианское рвение, другие — привычку к войне, третьи говорили, что ему по какой-то причине опротивела жизнь; были и такие — сами по натуре корыстные, — кто полагал, что император посулил ему богатую награду, о ней он и печется. Но как в лагере осаждающих никому была не ведома истинная причина несгибаемости Магомета, так и здесь не находилось объяснения тому, почему Корти нет и не может быть равных в дерзости и выносливости.

Некоторым — в том числе и императору — ведомо было значение розового шарфа на шее у итальянца: он так часто сиял сквозь дым и пыль непрекращающейся схватки, что его уже успели заметить все, однако, по общему мнению, князь просто был рыцарем означенной дамы, и его боевой клич «За Христа и за Ирину! Вперед!» лишь подтверждал эту догадку. Снова и снова Магомет наблюдал за доблестными деяниями своего соперника, слышал его клич, видел блеск его меча — то вблизи, то вдали, но всегда там, где было всего опаснее. Странно, не так ли, что из двух властелинов лишь он один понимал, что движет другим? Но для этого ему довольно было заглянуть в собственное сердце и измерить в нем силу страсти.

Всадник, который занят перемещением корпуса галеры в ночь двадцать третьего мая, — не кто иной, как граф Корти. Галеру нужно доставить к воротам Святого Романа. Они превратились в груду камня и цемента, лишенную всяческой формы; ров почти сровняли с землей, а потому Джустиниани решил построить за новым рвом баррикаду. Корпус галеры заполнят камнем, а защищать ее будут с палубы; к рассвету она должна быть на месте.

В тот момент, когда граф Корти помогал галере одолеть поворот улицы, Константин находился в алтаре Святой Софии, где шли приготовления к службе: священнослужители облачались, служки зажигали длинные свечи. Император восседал на троне сразу за бронзовой перегородкой, при нем был лишь меченосец. Руки Константин сложил на коленях, низко склонил голову. Он чувствовал, что ему необходимо помолиться. Разрушения ворот были существенны, однако Бог не оставил своих детей и, возможно, копит силы для грядущего чуда.

Приготовления почти завершились, когда у входа в храм напротив центрального нефа послышалось шарканье многих ног. Свет в той части был слаб, и император не сразу заметил приближавшуюся к нему небольшую процессию, а заметив, встал. Судя по одеждам, то были православные монахи, наиболее истово противостоявшие императору. Никто из них много недель не переступал порога святилища.