Ведарь

Последнюю фразу почти выкрикивает, видать, накипело на душе. Спящее чудо ворочается под одеялом, но не рискует вылезать наружу.

— Ух, как здорово, Денис Васильич! Прямо с нас писано, ажинно дух захватывает! — я тихонько рукоплещу разгоряченному поэту.

Я рукоплещу вместе с тем, чьими глазами сейчас смотрю на Давыдова.

— То-то, Митька! — румяные щеки алеют от похвалы, губы обнажают ряд белых зубов, — Вот говоришь, что «здорово», а сам щи готовить не хочешь!

— Денис Васильич, так панночка у тебя на что? Пущай и сготовит. А ты сапог покуда надевай.

— Дурак ты, Митька! Она же как муза, как вдохновение! А что же такого я напишу, если от музы несет кислыми щами? — сапог блестит звездочками шпор и с трудом налезает на крепкую ногу. Давыдов молодцевато подкручивает усы. — А ещё, брат Митька, дошел слух, что появилось в Петербурге юное дарование. На раз выдает памфлеты и стихи, но, по его же признанию, равняется исключительно на мои творения. Как же фамилия? Военная такая. А! Вспомнил — Пушкин!

Стучат во входную дверь. Давыдов кладёт руку на эфес сабли. Я тоже изготавливаюсь к броску — военная жизнь заставляет всегда быть начеку.

Хозяин встречает посетителей и пропускает внутрь двух мужиков. В шапках, больше похожих на цветочные горшки, у входа останавливаются бородатые глыбины. Здоровенные ручищи, аж быка задушить могут, ногами могут дорогу для пушек трамбовать.

По комплекции похожи на милиционеров, что недавно забирали меня из общежития…

Мужики крестятся на красный угол и степенно обращаются к Давыдову:

— Здрав будь, пан.

— И вам здоровья, мужики! С чем пожаловали? Никак гусары обижают? — лохматые брови снова сходятся на переносице.

— Нет, чего-чего, а обиды не видим. За что спасибо и отдельный поклон, — мужики ещё раз кланяются.

— Чего же тогда? — Давыдов сохраняет нахмуренный вид, но губы озорно подергиваются.

— Дело у нас до твоего денщика. Отпусти на часок покалякать? Расскажет, что на фронте творится, — мужики пристально смотрят на меня, комкают в руках серые шапки.

— Если украл чего, так я и накажу! Если другая забота, то наперед спрашивайте с меня! — выпаливает Давыдов.

Я делаю самое невинное лицо. Перебираю в голове проступки: курица бесхозная носилась, а что бабенку у колодца ниже талии ущипнул, дык ей и самой понравилось. Вроде нет ничего такого, мордобойного.

Я только усмехнулся на его мысли.

— Барин, упаси боже. Мы узнали, что земляк он наш, из-под Владимира, вот и хотим новости услышать, что там да как! — мужички испуганно отшатываются от «разъяренного» Давыдова.

— А-а-а, вот откуда по-русски так шпарите. Опять я без щей останусь? — качает головой Денис Васильевич, потом усмехается. — Ступай, Митька, наговоришься — придешь обратно. Все одно сегодня никаких дел не ожидается.

Мужики кланяются барину и выходят в сенцы. Я накидываю обмундирование — авось удастся и настойки выцыганить у слушателей. Наказываю хозяевам присматривать за Давыдовым. Не знаю, поняли или нет, но согласно кивают.

— Показывайте, мужички, куда идтить-то надо? — я выхожу в летнее утро.

Хмурые мужики машут рукой и топают вдоль деревни, позвякивают подкованными каблуками на булыжниках. Я следую за ними. Думаю по пути, каких бы небылиц наплести, чтобы чарку поднесли поглубже.

Просыпается утопающая в зелени деревня. Крупным яблокам ещё не пора, зато синеют боками камешки слив и блестят малиновой дробью кусты черешни. Петухи кричат как в последний раз, радуются солнцу. В заклетях у домов петушиное горлопанство обсуждают гогочущие гуси.

Белеют боками мазанки, почти возле каждой красуется сухой и поджарый конь. Наш полк временно расквартирован в Заблудове. Гусары постоянно в боевой готовности, могут по одному кличу вскочить в седло. Правда, если с музами ночуют, то клич придётся повторять дважды.

Подходим к крайней мазанке. С первого взгляда она ничем не отличается от других, на второй взгляд видно, что с хозяином что-то не так. То прореха в крыше, то рваный угол пузыря на окне — глаз подмечает мелкие детали неурядицы. Не может быть такого у деловитых поляков, значит, хозяин либо болеет, либо редко здесь живет.

Один из мужиков ударяет в потемневшую от времени дверь. Та беззвучно отворяется, на пороге никого.

— Заходите, чаво мнетеся! — командует дребезжащий голос.

Ой, и не нравится мне в этой мазанке, вроде и нет ничего тревожного в сидящем на полатях старике, но какое-то непонятное чувство ноет под ложечкой. Так и хочется плюнуть на настойку, на мужиков с дедом, да бежать со всех ног без оглядки.

У меня тоже прокатилась внутренняя дрожь, похоже, я перенимаю эмоции от людей, чью реальность вижу.

— Пришел, значитца. Садись за стол да внимай словам моим, — старик в длинной ночной рубашке смотрит сквозь нас.