Ведяна

Теперь он точно знал, что случилось с ведяной. И где она. И что она не придёт до весны – об этом тоже пел голос. И не имело смысла её искать. Она была в безопасности, как медведь в берлоге, белка в гнезде, барсук в норе, жаба, зарывшаяся в грязь, ящерица и змея в прелых листьях. Она была дома, и никто, даже Рома, – никто не был ей нужен сейчас.

Он вдруг почувствовал, что стоит в одних носках, и они уже насквозь сырые – как был дома, так и вышел. Наклонившись, снял их; по телу продрало ознобом, как поставил ноги на мокрую и холодную землю. Постоял и вернулся в дом. Теперь можно было поужинать. Можно было лечь спать. Можно было впервые за это время войти в Сеть, проверить почту, почитать новости. Почитать книжку. Послушать музыку. Сделать что-то, чего всё это время не делал. Сердце успокоилось, тревога улеглась.

А пение это – он теперь твёрдо знал – больше никуда от него не уйдёт.

Глава 6

Так и случилось. С того дня, проснувшись и ещё не открыв глаза, он уже слышал – отдалённое, приглушённое стенами, но всё же пение было. Теперь Рома мог различать в нём интонации, фразы и смыслы. Солнце, мороз, хорошая погода – понимал он и только тогда открывал глаза и смотрел в окно, чтобы убедиться: да, солнце, да, холодно, и погода действительно хорошая. Будет снег, снег, снег, надо спать, спать, спать, – слышал в другой день, и действительно: небо было, как сырой войлок, сыпало, не переставая, так что хотелось одного – спать.

Это вдруг открывшееся ему пение удивительно придавало сил, не позволяло впасть в уныние, и он каждый день чувствовал себя бодрым и приподнятым. Опустевший без ведяны дом не выглядел брошенным: пение будто бы соединяло их, и Рома, постоянно думая о ней, понимал, что не тревожится. Завтракая, он открывал окна, чтобы слышать лучше, и проветренный, выстуженный, пронизанный солнцем дом стоял праздничный и словно бы к чему-то готовый – и ровно так чувствовал себя сам Рома. Уходя на работу, двигаясь по городу, он ловил себя на том, что ни о чём не думает, как в лесу. Его сперва удивило это – он и не знал, что может так в городе. Он привык смотреть на город, как на серую, тесную среду, неестественную для жизни. И вдруг он осознал, что животные, деревья и птицы, живущие здесь, не видят город таким. Город для них был просто местом обитания, так же включённым в общий ток бытия, местом чуть более грязным, но таким же естественным. Ничто не отделяло его, не делало изгоем относительно леса, или поля, или реки. Город так же жил в ритме земли, здесь также было слышно это пение. Для Ромы это было действительно удивительное открытие.

Другим открытием было, что люди и правда не слышат его. Теперь, когда для него самого этот звучащий всегда и всюду ненавязчивый голос стал естественным, он не понимал, как можно его не слышать. В пении была и информация, и связь всех со всеми – и только человек был лишён его. Почему так, Рома не мог понять. В ДК, на улице, всюду он пристально вглядывался в лица, пытался найти в них ответ – и понимал, что его просто нет: люди лишены этого по своей природе.

Впрочем, не все. Одним утром, уже подходя к ДК, Рома услышал на площади иступлённый вой, а потом смех и разухабистое пение. Выйдя, он остановился и увидел в другом конце, возле остановки, расхристанную, обтрёпанную фигуру, которая шла, шатаясь и размахивая руками, и выла. Он тут же узнал в ней Ленку, ту самую, свою бывшую одноклассницу. Но теперь Ленка выглядела не пьяной, а безумной. Она хохотала, цеплялась к людям, выпрыгивающим из остановившегося троллейбуса, а когда её кто-то грубо пихнул в плечо, поскользнулась, упала и стала на всю площадь жалобно причитать, как никто её не любит и никому она не нужна. Люди брезгливо обтекали её с двух сторон.

– Тихая так-то, – услышал Рома проходивших мимо женщин – они явно обсуждали Ленку. – У нас на Рябининской жила.

– Мозги пропила, – кивала головой вторая.

– Мать её там ещё, в третьем подъезде, – продолжала первая. – Нормальная так-то.

– Да обострение это. Осеннее. У них так. Весной и осенью…

Продолжая разговаривать, они вошли в администрацию. А Рома вдруг понял, что Ленку корёжило именно от пения, именно от неумолчного этого голоса со всей той грустью, о которой он пел сейчас. Может, она его и не слышала, во всяком случае, точно не осознавала, но он всё равно проникал через её расшатанную нервную систему, через её прозрачное от алкоголя сознания – и вот Ленка выла и корчилась, не понимая отчего. Она была сейчас похожа на животное, и Рома понимал, что помочь ей ничем нельзя. Да и не видел необходимости. Посмотрев на Ленку, он пошёл в ДК.