Ведяна

– Почему?

– Всех к себе тянешь. Другие мимо проходят. А ты…

– Я не могу, – пожал плечами.

– Вот и я говорю…

– Интересная такая: пройти мимо, – рассуждал Рома по своей новой привычке вслух, делясь с ведяной. – Это как вообще: пройти? Он же живой. И достоин жизни. И все… Нет, не могу. Даже думать. Ну, ты понимаешь, – говорил, невольно вслушиваясь в пустоту дома, надеясь услышать ответ.

Лиса он поселил на веранде. Чутьё подсказало, что дикому зверю дома будет слишком жарко, а на веранде – в самый раз: не морозно, как на улице, но всё же прохладно. В чулане нашлась старая шуба и большая коробка из-под микроволновки, в которой Лису было свободно с его воротником. На веранде стоял стол, под ним он и разместил коробку – там Лису было спокойно и темно, как в норе. Ему требовался теперь уход, хорошее кормление, уколы витаминов. Через неделю – на перевязку.

– Ничего, ты у меня ещё побегаешь, ты у меня ещё мышковать станешь, – ободрял его Рома, наплевав на несуществующее будущее: Лис его не понимал, но в уверенном голосе чуял поддержку и благодарно вздрагивал.

Потянулись дни лечения, тягостные и тревожные. Лис будто обмер в состоянии междужизнья. Он лежал безвольной мягкой игрушкой под столом, не реагируя на Рому, терпеливо принимая всё, что с ним делали. Рома поил его куриным бульоном, выгребал грязные газеты, успокаивал озлобившегося Гренобыча, гладил и разговаривал.

Через неделю, в понедельник, отнёс на перевязку.

Возвращая его, чистого и пахнущего свежими бинтами, Лариса даже не качала уже головой, а только смотрела на Рому с осуждением. За эту неделю он появлялся в клинике только дважды, но оба случая были не сложные, а вот Лиса она явно не понимала и даже не пыталась.

Вернувшись домой, положив Лиса на подстилку под столом, Рома опустился рядом. Ему вспомнился этот взгляд Ларисы, и он ощутил, что ужасно, смертельно устал. Он как будто бы на себе, в гору, волок телегу, полную камней, а вокруг стояли люди. Кто-то смотрел с осуждением, как Лариса, но хотя бы не мешал. Другие же подкладывали и подкладывали камни.

Он закрыл глаза и так сидел. Ему казалось, что силы покидают его, что он постарел на двадцать лет, что он полое дуплистое дерево, которое почти не чует корней. Все эти люди, звери, бесконечные просьбы, заботы, всё, что обрушилось на него с момента ухода ведяны, потихоньку подтачивало его изнутри, выматывало, вытягивало силы. До этого дня он думал, что это не касается его, что он скользит по ним, не принимая в сердце, делая только то, что не может не делать, как не может не слушать, имея уши, или не видеть, имея глаза. Но вдруг почувствовал, что это не так. Что всякая просьба, любой человек или зверь, пришедший к нему, шёл не только за здоровьем, помощью или подсказкой, но – и это в первую очередь – за куском его души. Полюби меня, говорили они, если не ты, никто больше нас не полюбит, – и Рома любил их, жалел их и делился с ними тем, что в нём было, ничего не получая взамен. Звери уходили, на их место приходили новые, люди рассказывали о Роме друг другу и шли, шли, шли.

Нужен ли мне этот дар, да и дар ли это? Нет, не нужен. И всё же он чувствовал, знал, что не сможет с себя снять этой доли, не сможет вести себя по-другому, не говорить с ними, не делиться собой, не сможет отвернуться от больного или вдруг куда-то уехать. Во-первых, потому что уезжать бессмысленно, везде будет то же самое. А во-вторых, потому что он ждёт ведяну.

«Жду», – подумал и понял, что не был в лесу уже несколько недель: все новогодние праздники, а потом из-за Лиса. Эта мысль толкнула и разбудила его. Он открыл глаза и даже не сразу понял, что видит: за окном веранды начинался ранний зимний вечер, болезненно красноватый, высвечивался снег и тёмный забор, и всё это так чудно, так сюрреалистично преломилось в глазах в первый момент, что он не узнал предметов, сидел, созерцая, и только через некоторое время стал собирать реальность из разрозненных, странных кусков.

Уже полностью придя в себя, ощутил взгляд, заозирался – и увидел Гренобыча, взиравшего на него сверху, со стола.

– И что сидишь? Надо – иди, – сказал он.

– А ты?… – начал было Рома, но понял, что не сможет спросить: он подумал о Лисе, о том, присмотрит ли кот за ним, но мысль не оформлялась, на это требовались силы, которых не было сейчас.

– Хорошо, – сказал кот, подошёл к краю стола и заглянул в коробку. Лис спал и ничего не чуял. – Хорошо. – Кот спрыгнул, прошёлся возле Ромы, милостиво мазнув боком о его бедро, и пошёл в дом. Рома благодарно улыбнулся ему вслед.

– Хорошо, – повторил, поднялся и вышел.